Узник

Чем ближе выход, тем страшнее, что его перекроют. На пятый день, когда Макс зашел в подвал с очередной инъекцией, я сильнее, чем голод, почувствовала страх перед своим разоблачением. На протяжении следующих пяти минут он что-то говорил о том, что я могу спастись, согласившись быть с ним, в то время как все мои мысли были сосредоточены на окровавленном гвозде, который я по глупости забыла убрать, и он сейчас находился почти под ногой моего мучителя. Не дождавшись от меня ответа, Макс ушел, и моё сердце вновь вспомнило, как стучать.

Пять гвоздей из десяти были вытащены и разложены по моим карманам на случай, если мне придется обороняться. Как можно описать пятый день голода в морозильной камере? Каждый вдох и выдох отзывался эхом в животе, в горле, в голове… Руки перестали слушаться, ноги подгибались, и казалось, будто ближайшие сутки — последние в моей жизни. Лишь мысль о том, что моя смерть будет никчемной, пустой и даже разрушающей последние надежды на счастливую жизнь одного человека, заставляли меня вставать на подкашивающиеся колени и ковырять застывшее железо дрожащими, стертыми в кровь пальцами. Мне казалось, будто сил у меня больше нет, но я прекрасно понимала, что спустя час и даже спустя минуту их будет еще меньше, поэтому я продолжала трудиться, пока могла себе позволить такую роскошь, как труд.

В подвале стояло невыносимое зловоние, состоящее из мышиного помёта и моей собственной мочи — приходилось ходить по нужде в соседний угол. Из-за устоявшейся вони сильно резало глаза, поэтому я пыталась реже дышать и чаще моргать. В этот день я чудом выдернула сразу три гвоздя, после чего осталось два самых сложных, глубоко засаженных: один вверху и один внизу.

Впервые за дни своего пленения я легла на пол, отвернувшись к стене лицом и накрывшись капюшоном, чтобы не дать шанса одной из крыс укусить меня за лицо во время моего больного сна.

На шестой день меня пытался разбудить Макс, но я застряла где-то в глубине своего сознания. Он резко дёрнул меня за куртку, чтобы, наконец, усадить меня. Поняв, что я тяжело прихожу в сознание, он окликнул Лидию. Вместе со старухой зашла и Мэнди, с замотанной в белоснежный бинт головой. Словно из тумана, я услышала о том, что на самом деле я не умираю — это всего лишь шестой день голодовки, плюс побочное действие той штуки, которую мне вкалывают. Мэнди наградила меня больной пощечина по левой щеке, за что я её только поблагодарила — это немного помогло мне прийти в себя.

— Жива, — констатировала женщина и, пнув меня изо всей силы ногой по голени, вместе с Лидией скрылась за дверью.

— Если согласишься быть со мной, выживешь, — произнес Макс, нагнувшись ко мне после очередной дозы. Я скривилась от слова «выживешь». Последние месяцы я только и делала, что пыталась выжить — мне это уже не нравится. Я ясно осознавала, что больше не хочу выживать — это изрядно докучает и вредит здоровью.

В итоге я плюнула собеседнику в лицо, окрасив его кровью, и только после этого я поняла, что Мэнди разбила мне нижнюю губу. Макс со злостью повторно ударил меня по левой щеке, отчего кровь из моей поврежденной губы хлынула ручьем, и резко вышел прочь.

Каких усилий мне стоило снова встать на колени перед окном! В глазах на мгновение потемнело, поэтому я уперлась лбом в узкий подоконник и с минуту просто пыталась привести участившееся дыхание в порядок, ощущая странный солоноватый привкус крови во рту. В этот день я не смогла выдернуть ни единого гвоздя, добившись лишь тонких ниточек красной жидкости, располосовавших кончики моих пальцев.

С наступлением сумерек крыс внезапно стало больше, и они подступили слишком близко, по-видимому, чувствуя запах моей крови. Ночью мне пришлось отбиваться от них больше часа. Самая крупная из этих чудовищ ловко запрыгнула мне на ногу и попыталась прокусить сапог, но я успела зажать её своей второй ногой, после чего около минуты пыталась её придушить. Бой, как я считала, был слишком неравным — огромная, здоровая крыса против обездоленной и закованной в кандалы меня. Я не видела себя победителем в этой схватке, однако битва была выиграна именно мной. Откинув ногой обездвиженную тушку задушенной мной крысы как можно дальше от себя, я полночи слушала, как её обгладывают её же собратья. В их пиршестве было моё спасение на сегодня.

В какой-то момент слёзы отчаяния внезапно потекли по моим щекам. До этого моё сражение с крысами проходило в полном безмолвии с моей стороны, чтобы не привлекать внимания своих мучителей сверху, но заполучив победу, я окончательно расклеилась. Поджимая разбитую губу, я пыталась заставить её вновь кровоточить, чтобы крик ужаса не вырвался из моей груди. Сейчас, после сложной битвы, я понимала, что если я чудом не загнусь от голода — меня заживо начнут грызть крысы. Выдохнув, я собралась с мыслями и, в итоге, достаточно быстро прекратила плакать, так как вовремя осознала, что это отнимает мои последние, драгоценные силы.

XXVI