V.

– А теперь не поворачивайтесь, – обыденно вмешался Полувольт, – но там она. За столиком Майистрала.

Когда же Шаблон все-таки обернулся, увидел он лишь смутную фигуру в вечерней накидке, лицо – в тени причудливой, вероятно парижской, шляпки.

– Это Вероника Марганецци.

– А Швецией правит Густав V. Вас переполняет информация, верно.

Полувольт предоставил Шаблону миниатюрное досье на Веронику Марганецци. Происхождение неизвестно. Всплыла на Мальте в начале войны, в обществе некоего Сгераччо, мицциста. Нынче водится с различными итальянскими ренегатами, среди коих поэт-активист Д’Аннунцио и некто Муссолини, деятельный и антисоциалистический смутьян. Политические симпатии ее неизвестны; какими бы ни были, Уайтхолл они отнюдь не забавляют. Женщина явно хлопотная. Говорят, небедна; живет одна на вилле, давно заброшенной баронами Сант’Уго ди Тальяпьомбо ди Саммут, почти что вымершей ветви мальтийской аристократии. Источник дохода неочевиден.

– Стало быть, он двойной агент.

– Не исключено.

– Поеду-ка я в Лондон. Вы тут, похоже, и так отлично справляетесь…

– Никак нет, никак нет, Сидни. Вы же не забыли Флоренцию.

Материализовался официант с добавкой барселонского пива. Шаблон нашарил трубку.

– Хуже пойла, должно быть, нет во всем Средиземноморье. За это вы заслуживаете еще одного. Неужто дело Вайссу никогда не спишут в архив?

– Считайте Вайссу симптомом. А такие симптомы живы всегда, где-нибудь на свете.

– Милый Иисусе, мы ж только что одно завершили. Они вполне готовы, думаете, возобновить эти глупости?

– Я не думаю, – мрачно улыбнулся Полувольт. – Стараюсь не думать. Серьезно. Я убежден, что все подобные замысловатые игрища – оттого, что кто-то в Конторе – наверху, разумеется, – начинает что-то подозревать. Говорит себе: «Послушай-ка: что-то, знаешь ли, не так». Обычно он бывает прав. Во Флоренции был, опять же лишь постольку, поскольку мы говорим о симптомах, а не о каком-то обострении болезни, какой бы та ни была… Ну а мы с вами – всего лишь рядовые. Сам я и претендовать бы не стал. Такая манера строить догадки проистекает из поистине первосортной интуиции. Либо у нас случаются, конечно, мелкие догадки: вот вы сегодня за Майистралом пошли. Но все дело тут в уровне. Уровне жалованья, уровне над всем кавардаком, с которого видны долговременные перемещения. А мы, в конце концов, тут, в самой гуще.

– И потому нас хотят держать вместе, – пробормотал Шаблон.

– Пока. Кто знает, чего они захотят завтра?

– Интересно, кто еще здесь.

– Смотрите внимательно. Они уходят. – Они позволили двоим через дорогу пройти дальше, после чего встали сами. – Остров не желаете посмотреть? Они, вероятно, направляются к вилле. Не то чтоб рандеву обещало быть слишком уж волнующим.

И они двинулись по Страда-Стретта, Полувольт при этом походил на бойкого анархиста с черным свертком подмышкой.

– Дороги ужасны, – признал он, – но у нас есть автомобиль.

– Автомобилей я до смерти боюсь.

И точно боялся. По пути к вилле Шаблон цеплялся за сиденье «пежо», отказываясь смотреть куда бы то ни было, кроме пола. Авто, воздушные шары, аэропланы; он к ним и близко не подходил.

– Нет, ну как это грубо, а, – скрипел он, хохлясь за ветровым стеклом, словно бы рассчитывая, что оно в любой миг исчезнет. – На дороге больше ни души.

– С ее скоростью мы от нее скоро отстанем, – щебетнул Полувольт, весь беззаботный. – Успокойтесь, Сидни.

Переместились на юго-запад, во Флориану. Впереди «бенц» Вероники Марганецци скрылся в вихре шлака и выхлопа.

– Засада, – предположил Шаблон.

– Они не того сорта. – Немного погодя Полувольт свернул вправо. Так они пробирались вокруг Марсамускетто в почти-что-темноте. На топях посвистывали тростники. За спинами освещенный город, казалось, клонился к ним, будто выставочный шкаф в убогой сувенирной лавке. И как же тиха была мальтийская ночь. Подъезжая к другим столицам или покидая их, вечно ловишь ощущение громадного пульса или сплетенья, чья энергия добивает до тебя индуктивно; они транслируют свое присутствие из-за того arête[229] или изгиба моря, кои могут их скрывать. Однако Валлетта казалась безмятежной в собственном прошлом, в средиземноморском своем лоне, в чем-то настолько изолирующем, что сам Зевс, должно быть, определил ее вместе с ее островом в карантин за старый грешок либо какую-то пагубу еще древнее. До того мирна была Валлетта, что даже на минимальном расстоянии распалась бы до всего лишь картинки. Она прекращала существовать, как проблеск или пульсация, и снова присваивалась текстуальной бездвижностью собственной истории.