V.

Вилла ди Саммут лежала за Слимой у моря, поднятая на небольшое возвышение, лицом наружу, к незримому Континенту. Шаблону удалось разобрать, что здание довольно обычное, как на всех виллах: белые стены, балконы, со стороны суши окон немного, каменные сатиры гоняются за каменными нимфами по запущенному участку; один огромный керамический дельфин блевал чистой водой в бассейн. А вот низкая стена, окружавшая все это место, внимание привлекала. Обычно бесчувственный к художественному либо Бедекерову аспекту любого навещаемого города, Шаблон теперь готов был сдаться пушистым щупальцам ностальгии, что нежно подталкивали его обратно в детство; детство пряничных колдуний, зачарованных парков, страны фантазии. То была стена снов, кружившая и вившаяся перед ним под светом четверти луны, казавшаяся не прочнее декоративных пустот – какие-то почти что листья или лепестки, некоторые почти как телесные органы, не вполне человеческие, – что пронзали жилы и булыжник ее вещественности.

– Где мы это уже видели, – прошептал он.

В верхнем этаже погас огонек.

– Пойдемте, – сказал Полувольт. Они перемахнули стену и подкрались к вилле, вглядываясь в окна, прислушиваясь у дверей.

– Мы что-то конкретное ищем, – спросил Шаблон.

За их спинами вспыхнул фонарь и голос произнес:

– Повернитесь медленно. Руки на весу.

У Шаблона был крепкий желудок, весь мыслимый цинизм неполитической карьеры и второе детство на подходе. Но лицо над фонарем сообщило ему легкое потрясение. Слишком уж гротесковое, слишком намеренно, драгоценно готическое, таких просто не бывает, возмутился он сам себе. Верхняя часть носа, казалось, соскользнула вниз, и седловина, а с ней и горбинка, оказалась чрезмерна; подбородок на середине срезан и впало уходит вглубь по другую сторону, таща за собой часть губы в шраме полуулыбки. Под самой глазницей с той же стороны подмигивало какое-то грубо округлое серебро. От теней фонаря все выглядело только хуже. В другой руке был револьвер.

– Шпионы? – осведомился голос – английский, как-то вывернутый ротовой полостью, о которой оставалось только догадываться. – Дайте-ка на лица взгляну. – Он поднес фонарь ближе, и Шаблон увидел, что в глазах – всем, что было в этом лице человеческого изначально, – нарастает перемена. – Оба, – произнес рот. – Значит, оба. – И слезы выдавились из глаз. – Тогда вы знаете, что это она и почему я здесь. – Он сунул револьвер обратно в карман, отвернулся, побрел к вилле. Шаблон просто смотрел ему вслед, а вот Полувольт протянул руку. У двери человек повернулся. – Неужели не можете оставить нас в покое? Пусть себе живет в мире, как живет? Пусть я буду простой опекун? Я ничего больше не желаю от Англии. – Последние слова прозвучали так слабо, что ветер с моря чуть не унес их прочь. Фонарь и державший его скрылись за дверью.

– Старый пристяжной, – сказал Полувольт, – в этой вампуке какая-то неимоверная ностальгия. Чувствуете? Боль возвращения домой.

– Вы это о Флоренции?

– Остальные мы – да. Почему нет?

– Не нравится мне задваивать усилия.

– В этом занятии иначе не бывает. – Тон был мрачен.

– Еще разок?

– О, едва ли так скоро. Но погодите лет двадцать.

Хотя Шаблон стоял лицом к лицу с ее опекуном, то была первая встреча: еще тогда он, должно быть, прикинул, что встреча – «первая». Все равно подозревая, что они с Вероникой Марганецци уже встречались – ну так наверняка же встретятся опять.

II

Но второй встречи пришлось подождать до прихода некой ложной весны, когда запахи Гавани воспаряли до высочайших пределов Валлетты и стаи морских птиц уныло совещались в окрестности Верфи, попугайски копируя действия своих человеческих сожителей.

На «Хронику» никто так и не напал. 3 февраля отменили политическую цензуру мальтийской прессы. Миццистская газета «La Voce del Popolo»[230] быстро начала агитацию. Статьи восхваляли Италию и нападали на Британию; из иностранной прессы копировались отрывки, в которых Мальта сравнивалась с некими итальянскими провинциями под австрийской тиранией. Пресса на местном языке тоже подтянулась. Все это Шаблона особо не волновало. Когда свобода критиковать правительство этим самым правительством подавлялась четыре года, очевидно же, что накопившееся недовольство неизбежно прорвется бурным – хотя не обязательно действенным – потоком.

Но три недели спустя в Валлетте собралась «Национальная ассамблея» – выработать проект либеральной конституции. Были представлены все оттенки политических мнений – Воздержавшиеся, Умеренные, «Патриотический комитет». Собрание происходило в клубе «Молодая Мальта», а контролировали его миццисты.

– Беда, – хмуро произнес Полувольт.

– Не обязательно. – Хотя Шаблон осознавал: грань между «политическим собранием» и «толпой» и впрямь очень тонка. Столкнуть с равновесия можно чем угодно.