В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

А. Бестужева на Жуковского, которая распространялась устно и в списках в

разных редакциях.

7 "Отчеты о Луне". -- Имеются в виду послание В. А. Жуковского

"Государыне императрице Марии Феодоровне" (1819) и "Подробный отчет о

луне. Послание к государыне императрице Марии Феодоровне" (1820).

8 ...барон Розен (поэт)... -- Е. Ф. Розен, совместно с которым H. M.

Коншин в 1830 г. издал альманах "Царское Село". В судьбе Розена Жуковский

принимал активное, участие, редактируя его трагедии, помогая ему в создании

либретто оперы "Иван Сусанин" (см.: БЖ, ч. 1, с. 126--129).

9 Е. Ф. Розен был назначен личным секретарем наследника великого князя

Александра Николаевича в 1835 г. по рекомендации Жуковского.

10 Примеч. А. И. Кирпичникова: "Оставляем рассказ на ответственность

барона Розена; но просим читателей иметь в виду, что в юности Жуковский не

выезжал из пределов России и что едва ли кто решится писать по-латыни важное

деловое письмо человеку, заведомо не получившему хорошего классического

образования".

11 Сей друг... -- цитата из стих. Жуковского "Песнь араба над могилою

коня" (1810).

П. А. Вяземский

По поводу бумаг В. А. Жуковского

(Два письма к издателю "Русского архива")

I

Вы просите меня, любезнейший Петр Иванович1, дать вам некоторые

пояснения относительно к бумагам В. А. Жуковского, которые напечатаны в

нашем "Русском архиве". Охотно исполняю желание ваше. Начну с того, что вы

совершенно справедливо замечаете, что полная по возможности переписка

Жуковского, т. е. письма, ему писанные и им писанные, будет служить

прекрасным дополнением к литературным трудам его. Вместе с тем будет она

прекрасным комментарием его жизни. За неимением особенных событий или

резких очерков, которыми могла бы быть иллюстрирована его биография, эта

переписка близко ознакомит и нас, современников, и потомство с внутреннею,

нравственною, жизнью его. Эта внутренняя жизнь, как очаг, разливалась теплым

и тихим сиянием на все окружающее. В самых письмах этих есть уже действие:

есть в них несомненные, живые признаки душевного благорастворения, душевной

деятельности, которая никогда не остывала, никогда не утомлялась. Вы говорите,

что печатные творения выразили далеко не все стороны этой удивительно богатой

души. Совершенно так. Но едва ли не то же самое бывает и со всеми богатыми и

чисто-возвышенными натурами. Полагаю, что ни один из великих писателей, и

вместе с тем одаренных, как вы говорите, "общечеловеческим достоинством", не

мог выказаться, и высказаться вполне в сочинениях своих. Натура все-таки выше

художества. В творении, назначенном для печати, человек вольно или невольно

принаряживается сочинителем. Сочинитель в памяти чуть ли не актер на сцене. В

сочинении все-таки невольно выглядывает сочинитель. В письмах же сам человек

более налицо. Художник, разумеется, не убивает человека, но, так сказать,

умаляет, стесняет его. Все это говорится о писателях, которые отличаются и

великим художеством, и великими внутренними качествами. С писателями

средней руки бывает часто напротив. Они, по дарованию своему, когда оно есть,

могут высказываться более и вымазывать более, чем натура их выносит.

Дарование их, то есть талант, то есть врожденная уловка, есть прикраса, а не

красота: это часто блестящее шитье по основе неплотной, быть может и дырявой.

Из бумаг, сообщенных вами, каждая имеет цену и достоинство свое. Но на

меня живее всего подействовали письма Батюшкова. Другие будут читать эти

письма, а я их слушаю. В них слышится мне знакомый, дружественный голос. На

него как будто отзываются и другие сочувственные голоса. В этом унисоне, в

этом стройном единогласии сдается мне, что слышу я и свой голос, еще свежий,

не притуплённый годами. При этом возрождении минувшего припоминаю себе

ближних и себя. Это частое и временное воскресение из мертвых. Да и кто же и

здесь, на земле, хотя отчасти, не живет уже загробною жизнью? В жизни каждого

таится уже несколько заколоченных гробов.

Где прежний я, цветущий, жизнью полный?2 --

сказал, кажется, Жуковский. Где они? Где оно, это время, которое

оставило по себе одни развалины, пепел и могилы? Для людей нового поколения

эти развалины, эти могилы и остаются развалинами и могилами. Разве какой-

нибудь археолог обратит на них мимоходом одно буквальное внимание: холодно

и сухо исследует их и пойдет далее искать других могил. Но если, на долгом пути

своем, странник, попутчик товарищей, от которых отстал, которых давно потерял

из виду, наткнется в степи на могилу одного из них, эта могила, пепел, в ней

хранящийся, мгновенно преобразуются в глазах его в дух и плоть. Эта могила ему

родственная: тут часть и его самого погребена. Могила уже не могила, а вечно

живущая, вечно нетленная святыня. В виду подобных памятников запоздалый

странник умиляется и с каким-то сладостно-грустным благоговением переживает

с отжившими для света, но для него еще живыми года уже давно минувшие.

И тут не нужны воспоминания ярко определившиеся, не нужны следы,

глубоко впечатлевшиеся в почву. Довольно безделицы, одного слова, одной

строки, чтобы вызвать из нее полный образ, всего человека, все минувшее.