В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

высочайшее снисхождение, я шесть лет нахожусь в опале, а что ни говори -- мне

всего 26. <...>

Ему же. 7 (?) марта 1826 г. Из Михайловского в Петербург

<...> При сем письмо к Жуковскому в треугольной шляпе и башмаках. Не

смею надеяться, но мне бы сладко было получить свободу от Жуковского, а не от

другого -- впрочем, держусь стоической пословицы: не радуйся нашед, не плачь

потеряв. <...>

П. А. Вяземскому. Около 25 января 1829 г. Из Петербурга в Пензу

<...> Был я у Жуковского. Он принимает в тебе живое, горячее участие,

арзамасское, не придворное31. Он было хотел, получив первое известие от тебя,

прямо отнестися письмом к государю, но раздумал, и, кажется, прав. Мнения,

слова Жуковского должны иметь большой вес, но для искоренения

неприязненных предубеждений нужны объяснения и доказательства -- и тем

лучше, ибо князь Дмитрий32 может представить те и другие. Жуковский сказывал

мне о совете своем отнестися к Бенкендорфу. А я знаю, что это будет для тебя

неприятно и тяжело. Он, конечно, перед тобою неправ; на его чреде не должно

обращать внимания на полицейские сплетни. <...> Сделай милость, забудь

выражение развратное его поведение, оно просто ничего не значит. Жуковский со

смехом говорил, что говорят, будто бы ты пьяный был у девок, и утверждает, что

наша поездка к бабочке-Филимонову33, в неблагопристойную Коломну, подала

повод этому упреку. <...> Аминь, поговорим о другом. <...> Каково "Море"

Жуковского -- и каков его Гомер34, за которого сердится Гнедич, как откупщик

на контрабанду. <...>

П. А. Плетневу. Около (не позднее) 29 октября 1830 г. Из Болдина в

Петербург

<...> Что моя трагедия? отстойте ее, храбрые друзья! Не дайте ее на

съедение псам журнальным. Я хотел ее посвятить Жуковскому со следующими

словами: я хотел было посвятить мою трагедию Карамзину, но так как нет уже

его, то посвящаю ее Жуковскому. Дочери Карамзина сказали мне, чтоб я посвятил

любимый труд памяти отца. Итак, если еще можно, то напечатай на заглавном

листе

Драгоценной для россиян памяти

Николая Михайловича

Карамзина

сей труд, гением его вдохновенный,

с благоговением и благодарностию посвящает

А. Пушкин.

Ему же. 26 марта 1831 г. Из Москвы в Петербург

<...> Знаешь ли что? мне мочи нет хотелось бы к вам не доехать, а

остановиться в Царском Селе. <...> С тобою, душа моя, виделся бы я всякую

неделю, с Жуковским также -- Петербург под боком -- жизнь дешевая, экипажа не

нужно. <...> Мне сказывали, что Жуковский очень доволен "Марфой

Посадницей", если так, то пусть же выхлопочет он у Бенкендорфа или у кого ему

будет угодно позволения напечатать всю драму, произведение чрезвычайно

замечательное <...>

Ему же. Около (не позднее) 14 апреля 1831 г. Из Москвы в Петербург

<...> Обними Жуковского за участие, в котором я никогда не сомневался.

Не пишу ему, потому что не привык с ним переписываться. С нетерпением

ожидаю новых его баллад. Итак, былое с ним сбывается опять. Слава Богу! Но ты

не пишешь, что такое его баллады, переводы или сочинения. Дмитриев, думая

критиковать Жуковского, дал ему прездравый совет. Жуковский, говорил он, в

своей деревне заставляет старух себе ноги гладить и рассказывать сказки и потом

перекладывает их в стихи. Предания русские ничуть не уступают в

фантастической поэзии преданиям ирландским и германским. Если все еще его

несет вдохновением, то присоветуй ему читать Четь-Минею, особенно легенды о

киевских чудотворцах; прелесть простоты и вымысла! <...>

П. А. Вяземскому. 1 июня 1831 г. Из Царского Села в Москву

<...> Однако ж вот тебе и добрая весть: Жуковский точно написал 12

прелестных баллад и много других прелестей. <...>

Ему же. 11 июня 1831 г. Из Царского Села в Москву

<...> Жуковский все еще пишет. Он перевел несколько баллад Соувея,

Шиллера и Гуланда. Между прочим, "Водолаз", "Перчатку", "Поликратово

кольцо" etc. Также перевел неконченную балладу Вальтер Скотта "Пильгрим"35 и

приделал свой конец: прелесть. Теперь пишет сказку гекзаметрами вроде своего

"Красного карбункула"38, и те же лица на сцене. Дедушка, Луиза, трубка и проч.

Все это явится в новом издании всех его баллад, которые издает Смирдин в двух

томиках. Вот все, чем можно нам утешаться в нынешних горьких

обстоятельствах.

М. П. Погодину. Конец (27--30) июня 1831 г. Из Царского Села в Москву

<...> Вы знаете, что у нас холера; Царское Село оцеплено, оно будет,

вероятно, убежищем царскому семейству. В таком случае Жуковский будет сюда

и я дождусь его, чтоб вручить ему вашу посылку. Напрасно сердитесь вы на него

за его молчание. Он самый неаккуратный корреспондент и ни с кем не в

переписке. Могу вас уверить, что он искренно вас уважает. <...>

П. А. Плетневу. Около (не позднее) 11 июля 1831 г. Из Царского Села в

Петербург

<...> Грустно мне было услышать от Жуковского, что тебя сюда не будет.

Но так и быть: сиди себе на даче и будь здоров. Россети черноокая37 хотела тебе

писать, беспокоясь о тебе, но Жуковский отсоветовал, говоря: он жив, чего ж вам

больше? <...>

М. П. Погодину. Конец июля 1831 г. Из Царского Села в Москву

<...> Уведомляю Вас только, что поручение Ваше, касательно "Статистики