В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

который во всякую трудную и тяжелую минуту обращался к своему милому

сердцу, не подозревая сам, что таковым внутренним обращением к самому себе

он уже творил ту внутреннюю молитву Богу, которую в минуты бедствий

совершает всякий человек, даже не имеющий никакого понятия о Боге. Вот то

общее, тот живой дух ее содержания, которым произведет на всех впечатление

"Одиссея" прежде, чем одни восхитятся ее поэтическими достоинствами,

верностью картин и живостью описаний; прежде, чем другие поразятся

раскрытием сокровищ древности в таких подробностях, в каких не сохранило ее

ни ваянье, ни живопись, ни вообще все древние памятники; прежде, чем третьи

останутся изумлены необыкновенным познанием всех изгибов души

человеческой, которые все были ведомы всевидевшему слепцу; прежде, чем

четвертые будут поражены глубоким ведением государственным, знанием

трудной науки править людьми и властвовать ими, чем обладал также

божественный старец, законодатель и своего и грядущих поколений; словом --

прежде, чем кто-либо завлечется чем-нибудь отдельно в "Одиссее" сообразно

своему ремеслу, занятиям, наклонностям и своей личной особенности. И все

потому, что слишком осязательно слышен этот дух ее содержания, эта внутренняя

сущность его, что ни в одном творении не проступает она так сильно наружу,

проникая все и преобладая над всем, особенно когда рассмотрим еще, как ярки

все эпизоды, из которых каждый в силах заменить главное.

Отчего ж так сильно это слышится всем? Оттого, что залегло это глубоко

в самую душу древнего поэта. Видишь на всяком шагу, как хотел он облечь во

всю обворожительную красоту поэзии то, что хотел бы утвердить навеки в людях,

как стремился укрепить в народных обычаях то, что в них похвально, напомнить

человеку лучшее и святейшее, что есть в нем и что он способен позабывать

всякую минуту, оставить в каждом лице своем пример каждому на его отдельном

поприще, а всем вообще оставить пример в своем неутомимом Одиссее на

общечеловеческом поприще.

Это строгое почитание обычаев, это благоговейное уважение власти и

начальников, несмотря на ограниченные пределы самой власти, эта девственная

стыдливость юношей, эта благость и благодушное безгневие старцев, это

радушное гостеприимство, это уважение и почти благоговение к человеку как

представителю образа Божия, это верование, что ни одна благая мысль не

зарождается в голове его без верховной воли высшего нас существа и что ничего

не может он сделать своими собственными силами, словом -- всё, всякая

малейшая черта в "Одиссее" говорит о внутреннем желании поэта всех поэтов

оставить древнему человеку живую и полную книгу законодательства в то время,

когда еще не было ни законодателей, ни учредителей порядков, когда еще

никакими гражданскими и письменными постановленьями не были определены

отношения людей, когда люди еще многого не ведали и даже не предчувствовали

и когда один только божественный старец все видел, слышал, соображал и

предчувствовал, слепец, лишенный зрения, общего всем людям, и вооруженный

тем внутренним оком, которого не имеют люди!

И как искусно сокрыт весь труд многолетних обдумываний под простотой

самого простодушнейшего повествования! Кажется, как бы собрав весь люд в

одну семью и усевшись среди них сам, как дед среди внуков, готовый даже с

ними ребячиться, ведет он добродушный рассказ свой и только заботится о том,

чтобы не утомить никого, не запугать неуместной длиннотой поученья, но

развеять и разнести его невидимо по всему творению, чтобы, играя, набрались все

того, что дано не на игрушку человеку, и незаметно бы надыхались тем, что знал

он и видел лучшего на своем веку и в своем веке. Можно бы почесть все за

изливающуюся без приготовления сказку, если бы по внимательном

рассмотрении уже потом не открывалась удивительная постройка всего целого и

порознь каждой песни. Как глупы немецкие умники5, выдумавшие, будто Гомер

-- миф, а все творения его -- народные песни и рапсодии!

Но рассмотрим то влияние, которое может произвести у нас "Одиссея"

отдельно на каждого. Во-первых, она подействует на пишущую нашу братию, на

сочинителей наших. Она возвратит многих к свету, проведя их, как искусный

лоцман, сквозь сумятицу и мглу, нанесенную неустроенными,

неорганизовавшимися писателями. Она снова напомнит нам всем, в какой

бесхитростной простоте нужно воссоздавать природу, как уяснять всякую мысль

до ясности почти ощутительной, в каком уравновешенном спокойствии должна

изливаться речь наша. Она вновь даст почувствовать всем нашим писателям ту

старую истину, которую век мы должны помнить и которую всегда позабываем, а

именно: до тех пор не приниматься за перо, пока все в голове не установится в

такой ясности и порядке, что даже ребенок в силах будет понять и удержать все в

памяти. Еще более, чем на самих писателей, "Одиссея" подействует на тех,

которые еще готовятся в писатели и, находясь в гимназиях и университетах, видят

перед собой еще туманно и неясно свое будущее поприще. Их она может навести

с самого начала на прямой путь, избавив от лишнего шатания по кривым

закоулкам, по которым натолкались изрядно их предшественники.