В аду цветы расти не должны (СИ)

Парень в домашней одежде расслабленно сидит посреди разложенного на полу оружия. Чистит снайперскую винтовку, ранее разобрав ее на части. Этот ритуал успокаивает его, приводит мысли в порядок.

Мышцы под татуировками двигаются в такт движениям. Глаза отстранённо смотрят на сталь, в то время, как руки на автомате выполняют действия одно за другим.

Он замирает, чувствуя чьё-то присутствие. Знает, кто пришёл к нему. Кто обычно приходит к нему.

Все это время Чонгук живет вне города, далеко от дома. Шону, кажется, также решил пожить где-то неподалёку. Он не оставляет попыток наладить общение, но Чонгука не тянет к нему, душа другого брата ищет, ждёт.

— Тебе не надоело сидеть взаперти? — садится на диван, скрестив руки на груди.

Чонгук молчит, продолжая заниматься своим делом.

— Хотя сиди тут. Учитывая, что Дракон объявил тебя предателем, любой из клана может захотеть тебе отомстить, — хмыкает он, сканируя замедлившиеся руки младшего, сверкнувшие от упоминания Дракона глаза. В груди Шону колит обида. Он не смирится никогда с выбором Чонгука.

— Где он?

— Работает, лично контролируя все, ведь оба пса убежали, оставили, наконец, хозяина.

— О чем ты? — чёрные брови сходятся на переносице, но взгляда тот все же не поднимает.

— Хосок ушёл во все тяжкие: пьёт, нюхает, бесится, теряя рассудок, убивает, кого прикажут, и снова по кругу. Выполняет грязную работу, впрочем, эта роль подходит ему. Отродье поганой матери. Что с него взять?

Чонгук отбрасывает в сторону винтовку. Встаёт на ноги, заряжая пистолет. Глаза полны решимости. В них холод и упрямство.

Уверенно жмёт на курок. Выстрел разносится эхом по всему дому. Шону вскрикивает от нахлынувшей боли, что прожигает кожу. Прижимает рану ладонями, шипя и чертыхаясь. Пуля в бедре не даёт даже встать.

— А вот вторая собака боится гнева хозяина. Прячется в домике, спасая свою шкуру. Правильно, братик, подожди пока. Не стоит забывать о безопасности тоже, — сквозь зубы произносит он.

Чонгук оружие не опускает. Перезаряжает.

— Ты так и рвёшься к нему. Чертов Дракон привязал тебя к себе. Чем он лучше меня? — истерический смех звучит противно в ушах Чонгука, так что он даже морщится, — Он псих. Копия отца. Властолюбивый сукин сын.

Ещё один выстрел следует за словами мужчины. Истошный крик Шону снова заполняет пространство.

— Делай, что хочешь, а ещё лучше умри, но исчезни из моей жизни, — напоследок произносит Гук, захлопнув за спиной деревянную массивную дверь.

Даже если он всего лишь собака для Юнги, Чонгук не укусит руку, что кормила его, растила и дарила тепло и заботу.

Неблагодарность хуже трусости.

***

— Джи, принеси мне все документы, что принадлежали Хвану.

— Ищешь что-то конкретное?

— Я помню, что нам принадлежали кое-какие земли в Китае, однако в документах об этом нигде не упоминается. По крайней мере, в этих уж точно.

— Я могу порыться в архивах, — произнёс он, направляясь к двери, но остановился, — Кстати, о Китае. Я слышал, что враг Дракона пришёл оттуда.

— Они уже встретились? — как бы невзначай спрашивает Чимин, не поднимая взгляда с бумаг, лежащих перед ним большой стопкой.

— Нет, он прячется, и, кажется, Чонгук вместе с ним, — ухмыляется Джихен.

Чимин застывает, все же поднимает глаза, устремляя их в серые напротив. Вскидывает бровь в знак вопроса.

— Воссоединение родных братьев, — вкрадчиво произносит парень.

Джихен все же замечает эти чувства на лице хозяина: удивление, разочарование и бесчисленные внезапные вопросы.

— Займись делом вместо того, чтобы следить за сплетнями в чужом клане, — звучит твёрдо приказ Пака.

Джихен лишь кивает, покидая кабинет.

Сказать, что Чимин удивлён не сказать ничего. Он наслышан об отношениях между Юнги и Чонгуком. Они семья. Называются братьями и взаимно привязаны друг к другу. После той истории с кланом Мин, Чимин в какой-то степени завидовал мальчишке, что так просто завоевал расположение Юнги.

В то время, как Чимин задыхался от потери любви, смысла существования, от потери надежды и света своей жизни; когда он нуждался в друге, брате для того, чтобы просто выговориться, выплакать боль, Юнги воспитывал Чонгука, видя в нем поддержку, верность и преданность. О Чимине он забыл. И Пак уверен: Юнги слышал, он знал, как тот страдает, но не приблизился ни на шаг, доказывая в сотый раз, что дружба была для него всего лишь «оболочкой» скуки.

Это одиночество пожирало Чимина каждый день, каждый месяц, каждый год. Теперь он всего лишь тусклый «отблеск» человеческого существа.

Чимин ждёт. Ждёт своей физической смерти. Ждёт освобождения. Не боится пуль, крови, что может хлестать из него ручьями, не боится последнего стука, последнего сердцебиения, что эхом будет звучать в ушах.

Он знает, уверен, что там, наверху, ему все же разрешат увидеть Ен. Хотя бы в знак уважения той любви, что царила между ними. А потом каждый вновь пойдёт по своему пути. Дорога ему в ад. Таких, как он, не прощают.

***