В аду цветы расти не должны (СИ)

Бель закутывается в одеяло. Холод, пробирающий до костей, заставляет мелко подрагивать. Лето ушло, а традиция проведения вечеров в садовой беседке осталась. Даже ромашковый чай не спасает мерзнущие пальчики. Шмыгает, как только пар касается покрасневшего носа.

— Сколько раз я должен тебе запретить сидеть в холоде? — знакомый голос раздаётся совсем близко.

Ореховые глаза пытаются отыскать мужчину, скрытого в осенней листве на ветках деревьев.

— Мне здесь уютно, — поджав под себя ноги, пробормотала она. И ведь не соврала. Несмотря на запреты мужа, она все ещё проводит довольно много времени в саду, ухаживая в том числе за растениями.

Юнги присел рядом. В его глазах усталость, накопившаяся за все время работы, бремя внутренних проблем.

— А мне уютно там, где ты.

Его длинные пальцы медленно обхватывают тонкое запястье девушки. Чёрные, как ночь, глаза задерживаются на обручальном кольце.

Погладив место пульса, нежно сплёл свои пальцы с пальцами жены. Ее ладонь теряется в его собственной, такой большой и сильной.

Подносит к губам. Целует каждую косточку, каждую венку. Носом водит по коже, чувствуя кокосовый запах крема для рук, смешавшийся с ее природным.

В груди вдруг появилось непреодолимое желания сжать Ынбель в объятиях. Ведь истинно так выражают любовь.

И он прижимает ее к себе. Так сильно, как может. Слегка расслабляется, когда «маленькие» руки обвивают его торс и поглаживают спину, волосы, плечи. Забавно, но он чувствует себя защищённым и готовым защищать. Чувство того, что ты там, где тебе суждено быть. Чувство того, что ты рождён для этого момента.

Он хочет запомнить эти ощущения, чтобы потом, обнимая ее в старости, он с особым трепетом сравнивал, все ещё убеждаясь, что они ни на йоту не изменились. Юнги вдруг понял. Он впервые задумался о возможности и желании состариться рядом с ней. Умереть, держа ее руку. Это было бы самым прекрасным подарком от жизни напоследок.

— Юнги, все в порядке? — тихий шёпот раздаётся в тишине.

— Обещай. Обещай не оставлять меня, даже если сама Судьба попросит.

— Обещаю. И ты обещай, иначе я не прощу тебя, — слезинка счастья и меланхолии спускается по согревшейся от объятий щеке.

— Что мне судьба, когда ты моя Жизнь?

Бель тонет в нем. И это приятное ощущение переполняет, как только ее губы накрывают губы мужа. Он выдыхает, сильнее прижимает ее к себе, а потом, подхватив на руки, несёт в дом. В такой большой, но наполненный теплотой дом.

Всю ночь он любил ее. Дарил себя, своё тело, сердце, душу, мысли и разум, позволяя Бель править и действовать по желанию. И она принимала это, давала в ответ столько же, а, может, и чуть больше.

Им обоим казалось, что любовь душит, переполняя лёгкие. Вот-вот сердца вспыхнут, оставляя после себя лишь лёгкий пепел, но каждый поцелуй, каждое объятие, жест доказывали, что для этой любви ни двух пар легких, ни двух сердец и тел не хватит, так она сильна и невероятна.

Сильна и невероятна?

Но ведь у «жизни» есть особый дар доказывать обратное.

***

— Чон, сосредоточься, мать твою! Ты что творишь? — мужской голос потрясает воздух в накалённой атмосфере, но тот, к кому он обращён, молчит, игнорируя какие-либо нападки.

— Заткнись. Наливай, либо проваливай.

Он пьян. Настолько, что порой теряется во времени и пространстве. Отшельник, губящий себя, ожидающий смерти и расплаты.

— Я пришёл за тобой! Хён ждёт тебя дома.

— Зачем? Я ведь итак выполняю каждый приказ. Убить не проблема, убрать за собой тоже.

— Ты дурак, раз думаешь, что Юнги держит тебя для этого, — выплевывает Чонгук, нависая над развалившейся фигурой Хосока в кресле.

— А ты дурак, раз считаешь особняк домом.

— Я ради этого дома… — начал было Чонгук, но запнулся отчего-то.

— Брата убил, — закончил за него Хосок, заглянув в глаза.

— Он не был… Это неважно. Ты не должен обсуждать это со мной. Хватит. Его нет больше и не будет! — грозно произносит, взглядом испепеляя.

Удар, который пришёлся на Хосокову скулу, заметно отрезвил, но не «выбил» до конца «лошадиную» дозу алкоголя.

— Сука! Не молчи! — вновь вспыхивает.

Чонгук трясёт Чона за плечи, за ворот чёрной рубашки, но тот опять не реагирует.

— Я знаю. Все знаю, Хосок! Твой «стрелок» из клана выдал тебя: о твоей связи с девушкой известно и мне, и Юнги. Нам нужно поговорить. Потому что ты не знаешь многого.

Чон хмыкает, отталкивая прочь младшего.

— Называй меня, как хочешь: сволочью, тварью, ублюдком. Я знаю, что совершил ужасные вещи, — разбито улыбается, — Разве такое возможно? Я любил и люблю ее.

— Хосок, послушай, — касается плеча, с осторожностью заглядывая в затуманенные глаза мужчины, — Ты должен разлюбить ее.

Голос дрогнул. Чонгук знает, что должен стать гонцом плохих вестей.

— Разлюбить? — истерический смех разносится по полупустой комнате квартирки, — Разлюбить? Почему же?

Гук опускается на корточки перед ним. Пытается собрать мысли воедино, чтобы внятно ответить на его вопрос.

— Ты изначально полюбил не ту. Хосок, ты не знаешь, кто такая Мэй. Не знаешь.

***