В арбузном сахаре. Рыбалка в Америке

Книжный магазин представлял собой старую автостоянку для кладбищ. Тысячи погостов выстроились там рядами, словно машины. Большинство книг не переиздавали много лет, они никому не были нужны: люди, когда-то читавшие их, либо умерли, либо забыли, что в них написано, и по органическим законам музыки книги вновь обрели девственность. Они несли на себе древние значки копирайта, словно возрожденную невинность.

Я приходил в магазин вечерами после работы – в том ужасном 1959 году.

В глубине располагалась кухня, где в медной джезве хозяин варил крепкий турецкий кофе. Я пил кофе, читал старые книги и ждал, когда закончится год. Над кухней была небольшая комнатка.

Прячась за китайской ширмой, она наблюдала сверху за тем, что делалось в магазине. В комнате стояли кушетка, стеклянный шкаф с китайскими безделушками, стол и три кресла. Еще там был крохотный туалет, привязанный к комнате, как часы на цепочке.

Однажды вечером я сидел в магазине и листал книгу, формой напоминавшую цветочную чашу. Страницы книги были чистыми, как капли джина, и первая из них гласила:

Пацан Билли[15] родился

23

Ноября

1859 года

В

Нью-Йорке

Подошел хозяин и, положив руку мне на плечо, спросил:

– Вы хотели бы сейчас женщину? – Голос звучал очень мягко.

– Нет, – ответил я.

– Вы неправы, – возразил он, не говоря больше ни слова, вышел из магазина и остановил на улице совершенно постороннюю пару, мужчину и женщину. Он проговорил с ними несколько минут. Я не слышал, о чем. Потом он указал сквозь витрину на меня. Женщина кивнула, мужчина тоже.

Они вошли в магазин.

Я был сбит с толку. Я не мог уйти – они загораживали единственную дверь, поэтому решил подняться наверх и спрятаться в туалете. Я поспешно вскочил и побежал к лестнице – они пошли за мной.

Я слышал, как они поднимались по ступенькам.

Очень долго я ждал чего-то в туалете, они все это время ждали меня в комнате. Они молчали. Когда я вышел, женщина лежала на кушетке голая, а мужчина сидел в кресле, держа на коленях шляпу.

– Не обращай на него внимания, – сказала женщина. – Ему это безразлично. Он богатый. У него 3,859 «роллс-ройсов». – Она была очень красивой – тело походило на чистую горную речку из кожи и мускулов, бьющуюся над камнями из костей и невидимых нервов.

– Иди ко мне, – сказала она, – войди в меня, мы Водолеи, и я тебя люблю.

Я посмотрел на сидевшего в кресле мужчину. Он не улыбался и не выказывал недовольства.

Я снял башмаки и одежду. Мужчина не произнес ни слова.

Тело девушки еле заметно плескалось от берега к берегу.

Что еще я мог сделать, если мое собственное тело превратилось в птиц, рассевшихся на телефонном проводе, что растянулся на весь мир и колышется теперь в мягких облаках.

Я лег с ней рядом.

Было так, словно нескончаемая 59-я секунда превратилась наконец в минуту и от этого немного смутилась.

– Хорошо, – сказала девушка и поцеловала меня в щеку.

Мужчина по-прежнему сидел молча, не двигаясь и не выпуская из себя ни единой эмоции. Я подумал, что он действительно богат и что у него на самом деле 3,859 «роллс-ройсов».

Все кончилось, девушка оделась и ушла вместе с мужчиной. Когда они спускались по лестнице, я наконец услышал его голос:

– Ужинать пойдем к Эрни?

– Не знаю, – сказала девушка. – Рано думать об ужине.

Потом хлопнула дверь. Я оделся и спустился вниз. Тело было легким и расслабленным, как аккомпанемент для авангардной музыкальной пьесы.

Хозяин книжного магазина сидел у прилавка за письменным столом.

– Я вам скажу, что произошло наверху, – сказал он мягким голосом, не имеющим никакого отношения к трехногому ворону на одуванчиковом холме.

– Что? – спросил я.

– Вы сражались в Испании. Вы были молодым коммунистом из Кливленда, Огайо. Она – художницей. Еврейкой из Нью-Йорка, которой казалось, что Гражданская война – это новоорлеанский Марди-Гра[16], разыгранный среди греческих статуй.

Вы познакомились, когда она писала портрет погибшего анархиста. Она попросила вас встать рядом и сделать вид, будто это вы только что его убили. Вы ударили ее по щеке и произнесли слова, которые мне стыдно сейчас повторить.

Вы полюбили друг друга.

Пока вы были на фронте, она прочла «Анатомию меланхолии»[17] и 349 раз нарисовала лимон.

Ваша любовь была скорее духовной. В постели ни вы, ни она ни разу не почувствовали себя миллионерами.

Когда пала Барселона, вы вместе с ней улетели в Англию и сели на пароход до Нью-Йорка. Ваша любовь осталась в Испании. Это был всего-навсего военный роман. И вы, и она любили лишь себя, любивших друг друга на испанской войне. Посреди Атлантики все стало иначе, и с каждым днем вы все больше походили на людей, потерявших друг друга.

Волны Атлантики напоминали мертвых чаек, которые тянули бревна своей артиллерии от одного горизонта к другому.

Корабль воткнулся в Америку, вы расстались, не произнеся ни слова, и с тех пор ни разу друг друга не видели. Недавно мне сказали, что вы до сих пор живете в Филадельфии.

– Значит, это по-вашему произошло наверху? – спросил я.

– Частично, – сказал он. – Да, только частично.

Он достал трубку, набил табаком и поднес спичку.