В бессердечном лесу

– Ага, черта с два, – фыркает Рэйнальт.

Я заливаюсь краской и пинаю ножку стола. В голову закрадывается воспоминание о нашем поцелуе в лесу – как ее грудь прижималась к моей, как ее ладони закрывали мне уши, чтобы я не слышал музыку древесных сирен. Я с усилием отделываюсь от него.

– Это не важно. Мы больше никогда не увидимся. Да и вообще, суть в том, что лес опасен. Никто не выживает среди деревьев, если только они сами того не хотят. Никто не выстоит против Гвиден и ее дочерей. Мы можем тренироваться сколько влезет – это не поможет.

Рэйнальт снова становится серьезным и сосредотачивает на мне взгляд.

– Что будешь делать, если война короля приведет нас к твоей сирене? Ты будешь бороться с ней?

– Это мой долг перед Тарианом.

Бейнс качает головой.

– Не уверен, что ты сам знаешь, кому ты и что должен.

Мысли о Серене уже не беспокоят меня так, как раньше. Я размышляю об этом, пока в очередной раз тщетно пытаюсь встретиться с отцом и обхожу холм на пути ко двору кухни.

Но стоит увидеть Бедвин, как мне приходит ответ. Она может дать мне гораздо больше. С ней я чувствую родство, которого у меня бы никогда не было с Сереной.

Она человек. Она добрая.

Она не монстр.

Древесная сирена совершенно вылетает у меня из головы, когда я забираюсь на стену вместе с Бедвин и фантазирую, каково было бы ее поцеловать, пока мы общаемся и смеемся под звездами.

Глава сорок четвертая. Серена

Пожиратель Душ устроил пир. Через открытые двери балкона льется музыка: она нарастает с заходом солнца и не ограничивается четырьмя минутами. Я жду Оуэна и вяло подметаю и без того чистую дорожку, чтобы придать себе занятый вид, если Хелед выглянет во двор.

Вот уже два месяца, как я во дворце, в человеческом обличье. До сих пор мне удавалось ускользнуть от внимания Пожирателя. Но я все равно боюсь встретить его. Я принимаю все возможные меры предосторожности, но этого недостаточно. Если он захочет меня найти, мне не спрятаться.

А пока что я жду, наблюдаю, прислушиваюсь. Делаю вид, что со мной не может случиться ничего плохого, что я самая обычная девушка, ожидающая встречи с юношей в сумерках.

Мне все труднее вспомнить, что когда-то этот облик исчезнет. Быть может, братья ошиблись. Но порой, прижав руки к земле, я чувствую далекое биение сердца леса. Сейчас я чувствую каждую душу во дворце, даже тусклую. Мало-помалу ко мне возвращается сила. Интересно, сколько потребуется времени, чтобы моя чудовищная кожа поглотила это хрупкое человеческое тело. Закопала его навсегда.

– Бедвин?

Я подпрыгиваю от звука его голоса и оборачиваюсь. Оуэн как раз проходит через ворота, уголки его губ приподнимаются.

– Привет.

Я улыбаюсь, его присутствие разгоняет мрачные мысли, и я прислоняю метлу к стене.

– Добрый вечер.

Он поднимает взгляд на возвышающийся дворец и, похоже, узнает доносящуюся оттуда музыку. Его лицо становится немного грустным.

– Мама любила это произведение.

Меня пронзает чувство вины, как всегда, когда он упоминает маму. Каждый вечер я на грани того, чтобы рассказать ему правду, и каждый вечер я вспоминаю, что в какой-то мере убила ее, как и многих других. Как я могу мечтать, пусть и всего на секунду, чтобы Оуэн увидел во мне кого-то другого, кроме монстра? В этом обличье я могу быть его другом. Но когда оно исчезнет… Я вернусь в лес и потеряюсь в его чаще. Построю себе такую же жизнь, как мои братья. Забуду маму и сестер. Оуэна. А когда мое тело устанет от жизни, поднимусь на холм, где мы однажды танцевали. Закопаюсь корнями глубоко в землю, подниму ветви к звездам и умру так, как родилась, снова став деревом.

Оуэн подходит и берет меня за руки.

– Эй, что не так?

Я борюсь с обжигающими слезами.

– Хочешь потанцевать? – ласково предлагает он.

Эти слова, произнесенные здесь, в эту секунду, он говорил мне на холме. Я киваю, так не доверяю своему языку – боюсь, что он выдаст всю правду.

Оуэн подходит ближе, обхватывает меня рукой за талию. Нас разделяет всего пара сантиметров. Я могу посчитать его ресницы. Поцеловать его. В теле сирены я была выше, но сейчас мы одного роста.

Мы танцуем во дворе под музыку, льющуюся сверху. Двигаемся в паре так же плавно, как тогда на холме. Интересно, вспоминая ту ночь, чувствует ли он что-то еще, кроме отвращения?

Музыка подходит к концу – вероятно, оркестр берет перерыв, – но мы продолжаем танцевать на каменной дорожке между корытом с отходами и стеной. В небе появляются звезды, но здесь они не такие яркие, как на нашем холме в лесу.

Оуэн притягивает меня еще ближе, пока его грудь не прижимается к моей. Его сердце бешено колотится. Мы смотрим друг другу в глаза, и за секунду перед тем, как он наклонится и поцелует меня, я отхожу.

«Если еще раз попадешься мне на глаза, я тебя убью».

– Прости, – осекается он. – Я думал…

– Не извиняйся.

В горле встает ком. Грудь что-то сдавливает. У моих ног, в трещине между камнями, поднимается росток. Не может быть! Я не могу превратиться в сирену у него на глазах, когда он только что собирался…

– Оуэн. – Я подхожу и снова беру его за ладонь. – Пожалуйста, не извиняйся.