В бессердечном лесу

– Оуэн, – выдыхает она, лихорадочно хватает меня за руку и тянет обратно к воротам. – Ты должен сегодня же уйти! Пожира… король идет за тобой!

Я ласково убираю ее руку.

– Я и так планирую сегодня уйти, но сначала нужно вывести отца с Авелой. Поможешь мне?

– Ты не понимаешь. – Ветер набирает силу и сдувает листья с ее волос. Должно быть, они с деревьев в горшках – во дворе и в округе ничего не растет. – Ты должен уйти, Оуэн. Пока еще есть время. Пожалуйста.

Я всматриваюсь в ее глаза – зеленые с серебряными крапинками, – и что-то в них не дает мне покоя, напоминая о другом месте, другом времени.

– Я не уйду без родных. Ты должна меня понять.

– Он убьет тебя. Или того хуже…

– Что может быть хуже смерти?

Но я знаю: хуже смерти быть рабом Гвиден, лишенным души; хуже смерти вырвать себе сердце и превратиться в пепел в дождливом лесу.

– Ты поможешь мне?

Бедвин закусывает губу и прижимает руку к моей груди, распрямляя пальцы.

На секунду глубоко внутри меня пробуждается острое, тянущее чувство, но оно быстро проходит, а ее ладонь по-прежнему покоится на моем сердце. Я поднимаю левую руку к голове девушки, осторожно притягиваю к себе.

На это Бедвин преодолевает расстояние между нами и прижимается к моим губам с такой свирепостью, от которой у меня перехватывает дух. Я зарываюсь пальцами в ее волосы и целую в ответ. Ее жар яростно наполняет мои вены, и я больше ни о чем не думаю, кроме как о ее губах, дыхании, теле, прижатом к моему.

Вокруг нас завывает ветер, курицы кудахчут в курятнике. В городе звонят колокола, объявляя время. Я прихожу в себя и отшатываюсь от Бедвин, сердце колотится в бешеном ритме. Я позволил себе забыть, что где-то там, внизу, мой отец умирает. Что я должен забрать сестру. Сегодня.

Бедвин тяжело дышит и смотрит на меня, дрожа от порывов ветра. Вокруг нее кружится еще больше листьев.

Мое тело тот еще предатель – мне не хочется думать об отце, что ему сделал король. Вместо этого мне хочется снова притянуть эту девушку к себе, целовать ее до тех пор, пока у нас не закончится воздух, взять ее за руку, сбежать далеко-далеко и никогда не отпускать.

– Доверься мне, Оуэн. Тебе нужно выбираться отсюда, – ее голос звучит странно, безжизненно, будто она борется за каждое слово.

– Я тебе доверяю! Но, пожалуйста, Бедвин, забери Авелу. Можешь подождать с ней за городскими стенами? Я прибегу, как только смогу. До рассвета, если получится.

Она выглядит так прекрасно в свете растущей луны: ее высокий силуэт, сияние золотых волос. Но в каждой черте лица читается печаль.

– Я уведу Авелу, – обещает она.

Я облегченно вздыхаю и сжимаю ее ладонь.

– Спасибо. Спасибо!

Бедвин грустно, натянуто улыбается.

– Мне пора. Увидимся на рассвете.

– На рассвете, – повторяет она.

Я выхожу через ворота и бросаю прощальный взгляд через плечо. На секунду мне кажется, что с ее волос сыплются листья, а в щелях между камнями поднимаются ростки. На секунду мне кажется, что я улавливаю аромат фиалок.

Но затем я моргаю и вижу лишь Бедвин с измученным выражением в глазах.

* * *

Ворота бесшумно открываются, и страж пускает меня внутрь.

В тюремном дворе царит жутковатая тишина. У стен, как ни странно, стоит несколько горшков с деревьями, но, присмотревшись, я понимаю, почему они здесь. Это березы, но их стволы скрючены, а ветки растут под странным углом. Они слишком неказистые для королевского дворца. Ветер ерошит их пестрые листья, и по спине пробегает тревожный холодок.

Страж открывает тяжелую железную дверь и загоняет меня в тюрьму.

Мы спускаемся по длинной каменной лестнице, с каждым шагом в кожу все глубже проникает холод, сырость и вонь гнили. Страж не произносит ни слова. Я вижу только его огромный силуэт в свете факела и невольно думаю, что похож на мертвую душу, которую он ведет в подземный мир.

Внизу лестницы у двери стоит еще один страж. Он недовольно посматривает на моего.

– Это незаконно, Тристан.

Тот пожимает плечами.

– Я не хочу разбивать тебе голову, Алед, но у меня и без того неприятности, так что мне нечего терять.

Алед закатывает глаза и, открыв дверь, жестом приглашает нас войти.

В этот момент я понимаю, насколько тщетными были мои фантазии о том, чтобы вытащить отца из тюрьмы.

Тристан ведет меня к камере в самом конце длинного мрачного коридора. Затем касается своим факелом того, что в кронштейне на стене, и он загорается.

Меня бросает то в жар, то в холод, голова кружится от ужаса, боли и страха.

Отец изменился до неузнаваемости.

Он свернулся калачиком на полу, его кожа грязная, вся в синяках и ссадинах, одежда превратилась в лохмотья, которые едва прикрывают тело. В волосах появилась седина, которой не было еще два месяца назад, и он сильно похудел, кости так и торчат на спине.

Тристан отпирает дверь, и та тоже бесшумно открывается на хорошо смазанных петлях. Затем сжимает мою руку.

– У тебя всего десять минут. Прости.

Он уходит дальше по коридору, а я вхожу в камеру и падаю на колени, шепча:

– Отец?

Тот вскидывает голову, приподнимается на руках, и я вижу его грудь: она вся изранена и сочится кровью.