— Теперь наш черед, это уж точно.
— Нельзя нам ударить лицом в грязь!
— Поддержим гвардейское правило: где наступает гвардия, там врагу не устоять!..
Константин Юнгин улыбался и не вмешивался в разговор: на такую реакцию подчиненных он и рассчитывал, сообщая новость. Кого-кого, а своих бойцов он уже изучил досконально. И не ошибся. Каждый хорошо знал: хочешь поскорее увидеться с семьей — воюй напористее, приближай этот миг всеми силами!
Юнгин подумал: «Молодые парни… Рвутся в бой сломя голову, но врага одолеть одним азартом нельзя. Самой высокой пробы храбростью не обойдешься, нужно еще и мастерство Вот и приходится на ходу набираться своего опыта…»
Кленовый сок
Северный ветер крепчал, упрямо гнул голые скрипучие ветки клена, одиноко возвышавшегося на открытой поляне, а Ион Дризул проявлял не меньше упорства, подставляя упругим волнам утренней прохлады обветренные губы, лицо. Чуть слышны слова песни — не удержать бойцу в себе мелодию:
Ион в последние дни буквально расцвел, ходит сам не свой На удивление, торжественный и нарядный. Первые мартовские дни подействовали, что ли.
— Иван, а Иван? — то и дело обращались к нему бойцы отделения. — Ты что такой веселый?
Боец улыбался, отвечал каждому одно и то же:
— Эго не я веселый. Это весна красна. Мастерица!
Мы же догадывались о причине перемены: наступила пора освобождения его родного края от гитлеровской оккупации, он так заждался, так истосковался по милым кодрам, в которых все еще опасно ходить, по яблоневым облакам без порохового нагара, по виноградным лозам, среди которых давно уже не поют девчата…
Пока поляну заполняли бойцы взвода, Ион прикасался мозолистой ладонью к холодному кленовому стволу, поглаживая его, похлопывая дружелюбно, словно друга по плечу. Этим он хотел выразить радость по поводу встречи с милым его сердцу деревом, да еще на своей родной молдавской земле.
Пр иговаривал:
— Уже и сок пустил, чувствуете?.. Размягчел.
Ему не верили:
— Ты еще скажи, что слышишь, как трава растет!
— И скажу! — восклицал Ион.
Резко наклонился к свежедышащей, оттаявшей под весенним теплом земле, сорвал на суглинке цветок — мать-и-мачеху.
Обнял живо ладонями, захлебываясь, заговорил:
— Вот уже и листики появились. Ушастики мои… Как вы холодны сверху, кусаетесь, не признаете своего… Оно и понятно, мачехины нежности — кому они по сердцу? Да и долго же мы шли к тебе… Зато поглядите сюда — снизу листочек мягонький, густые белые волоски, точно войлок, согревают теплом — чем не заботливые материнские ладони! Прикоснись — душа и услышит родной голос: я жду вас, дорогие мои сыночки, жду с нетерпением… Это призывают кодры своих войников.
Что тут было возразить! Прав Ион, земля Отечества роднее всего на свете…
И вдруг Ион сник. Услыхав от командира, что освободили Бельцы и Глодяны, он забеспокоился, по его лицу пробежала тень, настроение мгновенно переменилось.
— Ну, что ты загрустил, Иван? — спрашивал у красноармейца командир отделения; он, как и все остальные бойцы, звал Дризула Иваном, на русский манер. Ион не возражал, даже рад был — значит, считают за родного брата.
Ион отвечал, а голубые глаза его лучились холодноватым светом:
— Глодяны и Бельцы… Да что там — Фалешты уже возвращены моему народу. Село мое — Жура, и то вздохнуло свободно, а мы еще и до Днестра не дошли…
Он рвался в бой, едва надев красноармейскую форму. Он ж чал этого часа с первых дней, когда вместе с отцом и матерью, эвакуировавшись в тыл, торопил время, чтобы подошел срок и ему доверили оружие.
Ион снова касается клена, отломил веточку, из ее ранки выкатилась светлая капелька. Сердце солдата помягчело, будто это в нем, а не в жилах старого дерева весенний сок тронулся и движется, несмотря ни на северные ветры, ни на густые облака, плотно скрывающие желанное солнце.
Юнгин, сидя на мягкой и остро пахнущей нежной травке, упирался спиной в ствол молодого дубка. Прикрыв веки, незаметно для посторонних, оглядывал подчиненных, отрывавших окопы, прикидывал, кого из пулеметчиков. на какой фланг поставить, кому из бывалых возглавить атаку, кто где больше принесет пользы.