В большом чуждом мире

Наутро, против обыкновения, все обитатели Навильки оказались на поверхности. Люди из забоев и шахт, из плавилен, с подвесной дороги, ходили по улицам — сутулые, иссушенные жаром, испачканные углем, бледные от вечной мглы. Многие из них давно не видели утра и дивились солнцу и чистому воздуху. Все бы хорошо, но жандармы закрыли столовые, спортивный клуб, комитет профсоюза и даже злачные места. И на мосту стоял патруль, на ту сторону не пускали. Рудокопы бродили по улицам, громыхая башмаками, жандармы преграждали им путь и покрикивали: «Расходись! Никаких сборищ. Идите-ка по домам и по баракам». Они хотели разъединить бастующих. Собраться было негде, а компания к тому же призвала штрейкбрехеров. По городу под защитой полиции шныряли какие-то люди и, укрывшись за углом, чтобы камнем не бросили, кричали: «Выходи на работу! Два соля в день, а то и больше, и все долги спишут!» Камни все же швыряли, от них звенели крыши, и воздух дрожал от криков: «Продажные шкуры!», «Да здравствует забастовка!», «Мы не предатели!». Алемпарте успевал бывать всюду, и с ним забастовочный комитет. К рабочим он обращался с речами, к жандармам и хозяйским наемникам — с обличениями. Заманить на работу не удалось никого. «Ура Алемпарте! — кричал народ. — Ура!» Альберто и Калисто вышли в полдень и направились куда глаза глядят. По дороге им попался человек, громко призывавший выйти на работу. Альберто сказал:

— Ты ведь на работу не выйдешь ни сегодня, ни завтра, ни дней через двадцать. В общем, до конца забастовки…

— Не выйду, — ответил Калисто.

— Ты хороший товарищ.

А чуть подальше Алемпарте говорил рабочим, впиваясь в каждого горящим взглядом:

— Закроют столовые? Пусть. У кого есть жилье, будут стряпать дома, у кого нету — будут есть консервы. Мы уже послали за продуктами. Надо выстоять, товарищи!..

— Да здравствует Алемпарте!

— Ура!

Генеральный секретарь пошел по улице, за ним двинулись восторженные соратники, в том числе и Калисто с другом. Калисто очень гордился, что он уже «хороший товарищ» и идет с самим Алемпарте. Механик по имени Джек, американец, подошел к секретарю и пожал ему руку:

— О! — сказал он. — Алемпарте! Очен корошо. Я рабочий тоже. Я вместе.

Редкое это было зрелище: белый человек и темнокожий держат друг друга за руки и радостно улыбаются Все знали, что Джек не такой, как другие гринго, но не думали, что он присоединится к забастовщикам. Прочие американцы сидели в своих красивых домах, а Джек вот пришел…

— Да здравствует Джек!

Помощник его по механическому цеху, юный креол, коверкавший английский язык так же, как Джек коверкал испанский, сказал:

— А вы что думали? Джек и меня сагитировал. Мы социалисты.

Однако поговорить толком не успели, — кто-то звал Алемпарте с той стороны моста, и он пошел туда, откуда раздавались крики. Два парня взобрались на камень, и один из них, сложив ладони рупором, кричал:

— Алемпарте, забастовку срывают! Идите сюда! Смотрите, что делается!

Мост запрудили жандармы в синей форме и явно не собирались никого пропускать. Но рудокопы смело шли вперед, и тогда сержант, командовавший взводом, обнажил саблю:

— Назад!

— Мне нужно туда пройти, — твердо сказал Алемпарте. — Я свободный гражданин. Как генеральный секретарь профсоюза я должен пройти туда…

— Назад!

— …и пройду, — закончил Алемпарте и двинулся дальше, не оглядываясь. Зараженные его смелостью, рабочие не остановились. Жандармы вскинули винтовки.

Алемпарте упал ничком; рядом с ним, бранясь и стеная, упали еще четверо. Повинуясь внезапному порыву, Джек ринулся вперед, но жандарм ударил его по голове прикладом. Снова раздался залп, упало еще несколько, а уцелевшие отступили. Калисто лежал на земле, держась за грудь. Кто-то кричал, пахло порохом, теплая кровь текла по руке. Он удивился, что крови так много, и тут сознание покинуло его.

На другой день рабочие Навильки хоронили убитых.

Восемь белых гробов качалось на сильных плечах. За ними в холодном тумане молча и мрачно шествовали рудокопы, тяжело ступая подкованными башмаками. Во главе их шли Джек и его помощник.

— Наше знамя! — крикнул Джек, подыскивая слова. — Будем петь!

И они развернули красное полотнище и запели песню.

Никто, кроме Джека и его помощника, не знал, что означает это знамя. Никто, кроме Джека и его помощника, не умел петь эту песню.

Похоронное шествие прошло по улицам, обогнуло гору по узкой тропе и вступило на кладбище. Кресты там давно покосились, могилы заросли травой. Белые гробы опустили в одну большую яму, и хриплый голос в последний раз почтил погибших, называя их по именам: «Браулио Алемпарте…», «Эрнесто Кампос…», «Моисее Лопес…». Забинтованный Джек и его юный помощник пели во весь голос торжественную песню, а красное полотнище на длинной палке пламенело над лохматыми головами на сером фоне пуны.

Последнего из мертвых назвать не смогли. Никто не знал его имени. Лишь один молодой рабочий вышел вперед и сказал, что погибший прибыл накануне. А песня и земля мерно ударялись о белые гробы.

XIV. Бандит Доротео Киспе