В большом чуждом мире

Тереса все причитала. Такой плач у индейцев заменяет газетные некрологи или те панегирики, которые в городе произносят на похоронах, с той лишь разницей, что соседи сами все помнят и приходится говорить чистую правду. Слушали больше девушки; мужчины, особенно не очень близкие, вполголоса переговаривались о своих делах и жевали коку. Пожилые женщины, чье несовершенство явственно обозначалось на фоне восхваляемой добродетели, прощали усопшей ее превосходство и даже отзывались о ней добрым словом, а молодые загорались желанием прожить свою жизнь, как она. В общем, здесь царил дух почтительности и благочестия. Что касается нерадивой и сварливой жены Аврама, которой стоило бы подумать о выгодах молчаливой и трудовой жизни, то она ничего не слышала. Вместе с другими родственницами Эулалия готовила в соседнем доме питье для тех, кто будет сидеть возле тела всю ночь.

Тереса кончила причитать в ту минуту, когда, погоняя трех норовистых осликов, показались общинники, ходившие в Мунчу за каньясо[20]. Каждый осел вез по два пузатых кувшина.

Мунча славилась своим безводьем. И это не насмешка. Во всем городке был один-единственный маленький родник, и потому жителей городка прозвали в округе «чукиквахо», что значит «сухое брюхо». Для краткости их называли просто «чуки». В летние месяцы, когда не было дождевой воды, ручьями стекавшей с крыш зимой, недостаток питья сильно менял жизнь. Родник у подножия горы собирал свои слезы в желоб, выдолбленный из ствола агавы, а вокруг него располагались десятки женщин с кувшинами. Пока струйка, тонко звеня, наполняла сосуд той, что пришла раньше, остальные вели беседу, поджидая своей очереди. Они просиживали здесь часами, болтая вволю. Всевозможные новости, выдумки, интриги и сплетни шли именно отсюда. Временами здесь вспыхивали истинные сражения, в которых разбивались не только головы, но и, что много хуже, кувшины с драгоценной водой. Ссоры распространялись по всему городку, а между супругами и родственниками шли настоящие войны. Но без определенного согласия не поддержишь порядка в очереди, и это вынуждало заключать перемирие. С наступлением зимних дождей водворялся полный мир. Если в этот период возникали какие-нибудь разногласия, женщины обычно грозились: «Погоди, придет время идти к ручью!» Могут заподозрить, что чуки просто по лености не рыли канала, чтобы подвести к себе воду какой-нибудь горной речки. Защищая их честь, мы скажем, что они подумывали об этом, но ближайшая река, протекавшая как раз по ущелью Руми, находилась от них почти в десяти лигах, и надо было взрывать динамитом большой проход в горе. На это у них денег не было. Однажды заезжий кандидат в парламент предложил им выхлопотать субсидию, если на выборах они отдадут за него голоса. Так они и поступили, но победил другой кандидат, из Лимы, который ничего им не предложил, потому что они его и в лицо не видали. Таковы уж все депутаты! Должно быть, судьба Мунчи им неведома. В летнюю жару лишь красные кровли оживляли безжизненный пейзаж. На пересохших полях приземистый кустарник и пожухлая трава рассыпались в прах, поглощаемый бурой землей. Только над родником кустарник зеленел, но расти ему не давали — в нем видели соперника в борьбе за воду. Женщины в черных шалях и пестрых юбках собирались у тоненькой ленты воды, как хищные птицы возле добычи. И нет ничего странного, что чуки любили каньясо, ведь им всегда хотелось пить. Хорошо оно было и для того, чтобы скоротать неприятное время ссоры или хотя бы набраться смелости перед боем. А если ко всему этому добавить, что всегда хватало несчастий и праздников, то есть причин для утешений и здравиц, мы думаем, не понадобится объяснять, почему жители Мунчи так пристрастились к доброму глотку спиртного. За каньясо они ездили до самой долины Мараньона, иногда покупая прямо забродивший сок сахарного тростника, чтобы самим перегнать его. Перегонные аппараты были у них большие и хорошие, их хватало на все лавки, которыми пользовались и свои и чужие. Там делали покупки и наши общинники, когда что-нибудь мешало им приготовить свою красную маисовую чичу. Жители Мунчи относились к ним хорошо. Со своих полей они собирали мало, по природной лености, а садов и вовсе не разводили — все равно они погибли бы в летнюю сушь, и потому чуки всегда нуждались в пшенице, маисе и овощах, за которые и платили каньясо.