В большом чуждом мире

Тропа вилась, изгибалась, заходила в тупик и снова устремлялась вверх, цепляясь за кручи. Кони у наших всадников были небольшие, искусные в хождении по горам, одна лишь Звездочка породистее и крупнее, так что тяжелые копыта немного мешали ей. Она шагала шире других. Те отставали, и Росендо приходилось часто придерживать ее. Тогда она оборачивалась и глядела со спокойным дружелюбием на своих мохнатых собратьев — буланого, вороного и гнедого.

Мы еще расскажем историю Звездочки. Надеемся, вы простите нас за эти отступления, хотя из-за них мы никак не можем приступить к самому сюжету. Дело в том, что, воскрешая в памяти этот край, преисполненный самых разных судеб и событий, мы иногда плачем, иногда смеемся, но всегда ощущаем сладостный запах ностальгии, и увлекательные истории обступают нас.

Итак, маленький отряд взбирался по склону. Росендо вспоминал недавнее и пытался привести свои мысли в порядок. «Я скоро умру, — сказала Паскуала, — отец за мной ночью приходил». Потом проползла змея, предвестница бед, и он стал прикидывать, к чему бы это, не оценив, как должно, того ночного посещения. Теперь Паскуала, наверное, вместе с отцом и с другими общинниками пребывает в непонятной жизни, в которой души словно бы плавают по воздуху. Сеньор священник говорил об аде, но Росендо и верил в ад и не верил. Кто его знает! На самый худой конец, с ней, с Паскуалой, молитвы Доротео Киспе. Те же священники объясняют, что молитвы — дело верное. В общем, беда пришла к нему, так что теперь не надо думать, будто что-то грозит общине. Земли он миром не отдаст.

— Тише, Звездочка! — сказал он. — Не скользи. Что ж ты, чуть не упала. Да не трясись ты, не фыркай, мы уже перешли ручей.

Они двинулись по краю пропасти, камень подался, и лошадь чуть не сорвалась вниз. Камень катился долго, ударяясь о скалы, пока совсем не разбился. Когда-то Росендо советовал дону Аменабару проложить хорошую дорогу между общиной и поместьем, но тот не захотел, ему это ни к чему, и вообще, по его словам, дорога и так хороша.

Наконец добрались до одной из вершин, остановились, и Росендо сказал, глядя на дальние скалы, у подножья которых протекал ручей:

— Слушайте меня, особенно ты, Аугусто. Ты — молодой, тебе надо знать, где наша граница. Там, за теми скалами, — рука его поднялась, из-под пончо высунулся узловатый палец, — там, где течет Червяк, положены камни в вару или вары в полторы, до места, которое зовется Вершиной. Это граница.

Все видели эти межевые камни, особенно Гойо Аука, которому, как рехидору, полагалось много знать. Росендо продолжал, не опуская пальца:

— За горами граница идет по лесу, по самому краю скал, мимо Янаньяуи и вниз, к другим скалам над Мунчей. Так она и идет, все вниз, к реке Окрос, у которой берег песчаный, белый, сразу увидишь. Вот она, граница наших земель…

Всадники взволнованно и пристально вглядывались в пестрые, веселые домики и в земли, принадлежащие им всем, их общине. Земли были обширные и красивые. Даже скалы, на которых ничего не посеешь, радовали глаз суровой красотой. А над ними, словно властелин, сильный вечною силой камня, беседовал с тучами пик Руми.

Росендо Маки повернул коня и снова поехал по тропе. Здесь она стала прямее и вскоре вывела их на лесистое плоскогорье — широкое, все в пятнах жнивья и в острых камнях, иссеченное резким ветром, всегда холодное, хотя солнце и светило на него. Сверкающая и глубокая синева небес, чуть тронутая в этот час легкими, снежно-белыми облаками, оттеняла желтизну полей и красноватую или синеватую черноту скал. Мы говорили, что Росендо любил эту дикую красоту, но она не мешала ему восхищаться более теплыми и веселыми дарами земли.

Собака, весь путь не отстававшая от Звездочки, забегала по плоскогорью, громко лая и кидаясь на черно-белых и бурых птичек. Птички испускали пронзительный крик или долгий, прерывистый и отлетали на безопасное расстояние, скользя над самой землей. Почти все пуны[22], кроме кондора, летают так, словно зрелище огромных пространств, даль и глубина золотисто-синего неба прибивает их книзу.

Теперь, когда уже не надо было ступать осторожно, буланый конь юного Аугусто счел нужным выказать свой норов. Он принялся брыкаться и прыгать, желая, по всей вероятности, наскакаться вволю. Но у всадника была твердая рука, сидел он крепко, натягивая узду так, что чуть не ранил коню губы, впивался пятками в его бока, хлестал по крупу. Поединок между буйным жеребцом и неумолимым всадником длился долго, пока наконец конь не утомился и не сдался, весь дрожа и обливаясь потом. Тогда, в завершение своей победы, Аугусто, отъехав от тропы, принялся ломать коня, то есть сгибать ему шею так, чтоб он коснулся мордой земли, и останавливать па всем скаку. Когда это ему удалось — а такому не научишься за день, — он возвратился на тропу и встал позади алькальда. Всклокоченная прядь прилипла к его потному лбу, глаза горели счастьем. Аврам, знавший толк в лошадях, и Гойо Лука, толку в них не знавший, встретили его восторженно. Росендо же, обернувшись, просто сказал:

— Хорошо, сынок.