В большом чуждом мире

Шел он и шел через горы, по каньонам, по скалам… А на следующий день, очень рано, появился надсмотрщик и еще один из поместья, оба с карабинами. Они думали захватить Валенсио спящим и страшно ругались, не найдя его. Дня через три надсмотрщик пришел снова, на сей раз с двумя индейцами — мужем и женой, и препоручил им отару. Они жили далеко, на другом краю поместья, и тоже сильно задолжали хозяину. Касьяна помогала им, выплачивая свой долг. Надсмотрщик предупредил ее: «Не вздумай брать пример с братца. Мы его ищем, далеко он не уйдет… А как попадется, я его буду пороть, пока шкуру не спущу!» Дни тянулись, и однажды вечером по кручам взобрался человек, непохожий на надсмотрщика. За ним легкой походкой шла женщина. У Касьяны забилось сердце в надежде и радости, она услышала, что ее зовут. «Касьяпа-а!»— кричала женщина. «Касьяна-а!» — кричал мужчина. Она побежала навстречу. Это были Паула с мужем. Случилось так, что Доротео Киспе познакомился с Паулой в городе и, умыкнув ее, привез в общину. Теперь они пришли за Касьяной и Валенсио. Пожалев, что брата нет, они пустились в обратный путь, и все смеялись, воображая, как разъярится надсмотрщик. Потом сестер искали по всей округе, но не нашли. Жизнь переменилась для них. Паула, как мы видели, обзавелась уже и детьми. Они были сыты, одеты, никто не бил их и не заставлял работать. Касьяна не говорила, что они счастливы, потому что, наверное, не знала этого слова. Шепотом закончила она свою историю:

— Вот и я нашла мужа…

Разбойник не сказал ничего, боясь, что дрогнет его голос. Его сердце еще хранило сочувствие к униженным, чье горе было когда-то и его горем. Он понял, сколь много значит он в жизни Касьяны, и нежно привлек ее к себе, а твердые груди благодарно подались под его рукой. Легкий месяц скользил по небу. В свой черед и Васкес рассказал вполголоса, как Валенсио попал в банду.

Дикарь велел двум своим людям, вооруженным добрыми карабинами, напасть на какого-то торговца, который должен был пройти в определенном месте через горы. Однако напали на них, и самым удивительным образом. К ним подошел звероподобный паренек, вооруженный ножом, и потребовал у них еду. Разбойники выставили было свои карабины, но поняли, что перед ними и впрямь стоит простак, и понимающе перемигнулись. «Еды? — сказал один. — Ясно, парень, вот здесь у меня хлеб в сумке». Он даже сделал вид, что открывает ее, и смельчак приблизился, чтобы взять свое; этим и воспользовался второй бандит, зайдя сзади и свалив его с ног ударом приклада. Когда Валенсио пришел в себя, руки у него были связаны за спиной. Его заставили поведать свою историю, и разбойники от души похохотали над его наивностью и воровскими подвигами. Случалось, что индейцы, швырнув ему мешок с поджаренным маисом, бросались бежать, как от беса. Валенсио сказал, что не решается заходить ни в поместья, ни в деревни, — боится, что его схватят, накажут, а то и убьют. Бандиты решили развязать его и накормить. Наевшись хлеба и мяса, он просиял, приосанился и, когда разбойники предложили ему идти с ними, согласился без колебаний. Торговец так и не появился, и бандиты вернулись с самым странным трофеем, какой можно добыть в пуне…

Пропел петух, возвещая зарю, и рассказчик, которому пора было ехать, не успел поведать о том, что делал Валенсио в шайке.

Мы же продолжим нашу историю с того момента, когда Васкес в очередной раз приехал к другу в Руми.

Сильно тряхнув руку Доротео, Дикарь уселся на глиняном пороге.

— Часов пять шел галопом…

Лошадь дышала шумно и мерно.

Во двор выбежали Паула, Касьяна, малыши — девчушка и два мальчугана. Дети вскарабкались Дикарю на колени, а тот извлек из сумы тряпичную куклу и кулечки конфет, которые и дал им, что-то приговаривая. Потом сума перекочевала к хозяйке.

— Там материя, платки да всякие мелочи. Поделите сами, донья Паула, кому что нравится… я по тупости своей во вкусах не разбираюсь…

Женщины и дети ушли, и Доротео присел рядом с усталым приятелем. Заметив, что недоуздок валяется в галерее, Киспе заключил, что Дикарь думает остаться на ночь, иначе он не снял бы его с коня. Звали коня Дроздом, потому что он был черен, как эта птица, а еще он был — силен и благороден, горд и мускулист, с большими блестящими глазами. Доротео любил коня не меньше, чем его хозяина, и в летнее время, когда корма становились беднее, выводил его из яслей попастись. Сейчас, видя, что Дикарь не намерен заводить беседы, он поднялся ослабить подпругу* чтобы Дрозд лучше отдохнул. Вернувшись, он спросил, лишь бы что-то сказать:

— Помнишь еще судию праведного?

— До последнего слова, — отвечал бандит.

И, не дожидаясь просьбы, стал читать молитву торжественно, не слишком медля и не слишком спеша, повышая голос, где нужно, но не в ущерб смирению и благочестию.