В большом чуждом мире

— Поэтому я вам и говорил, что надо подловить Руиса. У меня там есть человек, писарь, ученый парень. Я предложил его Руису, а тот и взял, потому что платить надо мало. Я, конечно, компенсирую… вы меня понимаете… Индейцы что-то пронюхали. От них один ездил к Руису и сказал, что вы связаны с Гарсиа и Волшебником. Руис их успокоил — он, мол, найдет на обоих управу, он знает их старые делишки… К тому же он вправе обжаловать решение судьи… Индейцы сами не справятся, они в этих делах не смыслят… Если же он опростоволосится и вынужден будет молчать…

— Ах, шпионы проклятые! Ну, это уж предоставьте мне. Я вам пошлю Гарсиа и Контрераса, вы им все разъясните…

— Слушаюсь, дражайший дон Альваро.

— А вы сколько берете? — спросил Аменаб ар, вытаскивая бумажник.

— Вам виднее, дон Альваро… Сами знаете, мне еще надо приплачивать этому писцу…

Дон Альваро отсчитал тысячу солей — десять больших голубых бумажек, и Паук с подхалимской улыбкой взял их. По дороге к выходу они обсудили разные мелочи. За дверью ждали телохранители. Помещик вскочил в седло и направил коня к своему городскому дому. Медленно смеркалось, два индейца вешали на углах жестяные фонари, и сквозь заклеенные бумагой стекла сочился красноватый свет. По мостовой нетвердыми шагами шел пьяный. Размахивая руками, он орал: «Да здравствует Пьёрола!»[27] То был известный уличный певец, прозванный Безумным Пьеролистом. Дои Альваро чуть его не задавил и поскакал дальше, не внимая возмущенным воплям пьяного, но один из телохранителей на всякий случай вытянул его хлыстом по спине, чем доказал свою ревностность; однако певец сумеет отомстить ему в пренеприятных куплетах. В самом старом из двухэтажных домов, окружавших площадь, медленно открылись ворота. По галереям и по двору забегали слуги, и помещик вошел в дом, милостиво отвечая на раболепные возгласы.

Лошади, коровы и овцы остались в загонах, только ослы, пользуясь свободой, ушли куда-то в теплую долину реки. В одном загоне десять индейцев склонялись над овцами, щелкая большими ножницами, и по деревне плыл острый запах шерсти. В другом Клементе Отеиса с помощниками клеймил скот. Посреди загона пылал огонь, на котором раскаляли клейма, а скотину валили рядом петлей или просто руками. Отеиса работал споро. Схватив быка за рога — верней, за рога и за морду, — он пригибал ему шею, пока тот не падал. Поединок проходил в молчании, мускулы у бойцов вздувались, а толстые жилы испещряли туго натянутую кожу. Бык или корова валились наземь, и клеймо, шипя и дымясь, оставляло у них на боку две буквы — О и Р, обозначавшие не имя человека, а общину Руми. В конюшне Аврам Маки, Аугусто и еще несколько общинников укрощали жеребцов. Росендо ходил из загона в загон, хвалил, давал советы, управлял. Общинники, не занятые на особых работах, собирали бобы в огородах и молотили их палками на маленьких гумнах. Телята, жеребята, клейменые коровы и объезженные кони расхаживали по деревне и по жнивью, и те, кто полюбопытней, останавливались у ворот и глядели, что это странное творится в загонах. Животные дичились недолго. Они легко перенимали братскую близость с человеком. И солнце сияло весь день, даря радость.

Протанцевав полночи, Лаура Пименталь кое-как добралась до ложа, где нежилась Мельба Кортес.

— Ах, что я тебе скажу! — с восторгом вскричала она.

Мельба привстала, обнажив великолепную грудь.

— Что случилось?

— Ах, просто не поверишь!

— Скажи, в чем дело.

— Такого можно натворить!

— Да говори же!

— И все зависит от тебя, от тебя одной…

— Ну, говори, не томи!..

Лаурита села на кровать, Мельба откинулась на подушки, и подруги принялись сладостным шепотом обсуждать свои мечты и планы.

Аугусто Маки, окрыленный доверием старших, ехал в горы на объезженном коне. По этой самой дороге проползла когда-то предвестница беды. Аугусто не хотел утомлять коня, но тот легко шел вперед. Когда ветер, прошелестев жнивьем, засвистал в скалах, устремленный вдаль взгляд Аугусто заметил что-то неладное: вроде бы исчезли межевые камни, что шли от ручья к Вершине. Он пригляделся — и в самом деле нету. Тогда он натянул поводья и стремительно поскакал вниз.

— Тайта Росендо, тайта, они камни убрали!

Алькальд решительно встал.

— Общинники! Общинники! — крикнул он. — Все идем ставить камни! Идем!

— Идем! — твердо сказали общинники.

Много часов подряд они собирали по склону камни и складывали их в островерхие горки от ручья до Вершины. Не ведая козней закона, они думали, что предотвратили удар. Горки — все одной высоты — вырастали на прежних местах.

Индеец Мардокео был прост, как его работа, а делал он циновки и веера из тростника, что растет у озера Янаньяуи. Циновки побольше устилали полы у богатых, на циновках поменьше спали бедные, набросав на них шкуры и одеяла, а грубыми веерами раздували огонь в очаге. Мардокео стоял на коленях у мягкого вороха стеблей, точно и медленно переплетал их, и перед ним возникала циновка, желтовато-зеленая, как болото. Росендо подошел к нему.

— Есть у тебя веера и циновки поменьше?

— Наберем…