В большом чуждом мире

Впереди бежал пес, за ним шел Валенсио. Оба хорошо знали дорогу. Касьяна теперь не боялась. Она немного отдохнула, и, хотя израненные ноги еще болели, идти было легче. Ветер утих. Светало быстро, как всегда в горах, и Касьяна видела пленки льда на каждом мало-мальски плоском месте, приземистые кусты в лощинах, а повыше — желтые пятна травы. Еще выше, куда они и шли, уже не было ничего, кроме скал, разбитых и расщепленных на черные, красноватые и синеватые камни. Валенсио долго огибал гору, потом стал карабкаться вверх. Внизу, в лощинке стояли кони. Склон горы прорезали тропы, испещренные следами копыт, и все больше ощущалось, что здесь живут люди. Вдруг Касьяна увидела пещеру и у входа в нее — бородатого человека в пончо. Волосы падали ему на самые брови. Он сидел у костра и что-то варил в железном котелке.

— Вот видишь! — сказал он. — Говорил я тебе, это женский голос…

Валенсио не ответил и стал стелить постель из шкур и одеял. Касьяна оглядывалась, пытаясь рассмотреть пещеру. Пол был земляной, стены и свод — скользкие, с пятнами сырости. В глубине было темно, и она различила лишь горшки, тюки и два седла. Постелив постель, Валенсио снова сказал:

— Теперь отдохни.

Шкуры были мягкие и пахли крепким табаком, который курил Дикарь. Бородатый человек сказал, стараясь быть полюбезней:

— Вот супчик сварим и еще пожарим свининки…

Но Касьяна уже спала. Проснулась она поздно, чуть ли не к вечеру, и сперва испугалась, но сразу успокоилась, увидев рядом Валенсио. За эти годы он немного потемнел и погрубел лицом, а может быть, подумала она, ей стали привычны белые лица семьи Отеисы и светлая кожа жителей низин. Но и у бородатого кожа была темная.

— Когда Дикарь вернется? Он сказал, чтоб я за ним пришла…

— Он далеко, но я его позову.

— Как же это?

— Огоньком.

Бородатый поставил перед ней миску мучной похлебки и миску жареной свинины. Она увидела, что у него одна рука.

— Да, донья Касьянита, он уехал и нам сказал, чтоб мы его огнем позвали, если что. Вот Валенсио разложит костер на этой горке, там подальше, он и увидит…

— А когда же он вернется?

— Он далеко, и путь нелегкий. Увидит — завтра к вечеру приедет. -

Касьяна подумала, что надежды для общинников нет.

Валенсио натаскал дров и соломы, связал их веревкой и взвалил на спину. Касьяна вышла из пещеры на него поглядеть, но уже темнело, и брат ее, ползший чуть ли не на четвереньках вверх по склону, почти сразу исчез среди глыб, вкрапленных во мглу.

Касьяна села на край постели и приняла от бородатого еще две миски. Костер горел ярко, согревая ее и не впуская тьму в пещеру.

— А как вас зовут? — спросила она.

— Зовут? Да Одноруким…

Борода у него была черная с проседью, глаза — печальные, лоб закрывали поля сомбреро. Он сидел на корточках у самого костра, и из-под пончо виднелись лишь старые ботинки.

— Да, потерял я руку, на мою беду. Вот, донья Касьянита, поехали мы как-то в одно поместье, в долину, а слуга увидал и предупредил хозяев. Они нас и встретили, стрелять стали, и мы ничего против них не могли. Мне пуля кость разбила, а троих и совсем убили. Да и ранили многих. Вернулись мы не солоно хлебавши, и еще петлять нам пришлось, чтоб не поймали. Рука у меня болела, все пухла… Одни говорили — оттого, что я на коне, а другие — от злости, от нее раны долго болят. Вернулись мы, стали меня лечить, я очень кричал, а рука не лучше, вся почернела. Гнила она. Один тут у нас умеет бритвой резать и пилить пилой, он мне и сказал: «Если помереть не хочешь, дай тебе руку отрежу!» Мне эта собачья жизнь ни к чему, я и промолчал. А муж ваш говорит: «Режь». Зажали мою голову между колен, рот рукой закрыли и за ноги держали. Крутился я, выл, а он, зверюга, режет и режет, как по мертвому. Я чуть не окочурился, ну, тут меня и отпустили, был я весь мокрый, а руки — нету… Намазали мазью, и выздоровел я. А они, гады, руку мою унесли и похоронили, крест поставили, будто покойнику. Потом крест в бурю сломался. Ох, донья Касьянита, страшней той боли я ничего не видывал!

— Ужас какой! А убивать вам не приходилось?

— Да, тоже вспоминать неприятно…

Однорукий снова умолк, и Касьяна ждала, пока он заговорит.