В большом чуждом мире

Дальше все шло довольно гладко. Некоторые считали, что лучше бы подождать, пока дон Альваро уточнит, какой работы он от них хочет за то, что оставил им часть земли и пастбищ, другие — их было больше — с этим не согласились. Когда Аугусто сообщил, что помещик собрался приобрести шахту, никто не посмел и слова сказать. Общинник Амбросио поддержал алькальда:

— Уйдем-ка, пока он сюда не явился и нас не угнал. А то дожди застанут без крова.

Эти доводы всех убедили. Исход назначили на завтра и решили во что бы то ни стало уйти всем к четырнадцатому. Народ был в горьком разочаровании. Бывает так: решение примут и сами тому не рады. Община решила сдаться, уйти, а хотели все иного, но никто уже ничего не предлагал. В таких случаях люди норовят свалить на кого-нибудь ответственность, и понемногу, исподволь, словно подводное растение, стала разрастаться вражда к алькальду и рехидорам. Тем временем стемнело, померкли веселые краски стен, расплылись очертания деревьев, лишь высокая, еще без крыши школа желтела во мраке. Принесли эвкалиптовой коры, повсюду зажгли большие плошки, отблески огня затрепетали на лицах, заплясали тени. Подальше, за плошками, уже ничего не было видно, разве что прямоугольник света — окно часовни да большая мерцающая звезда. Холмы и горы исчезли. А Касьяна в это время была уже высоко, у первых каменных предгорий Руми. Она подумала, не горит ли деревня и не вернуться ли ей, но увидела, что свет не движется, все поняла и пошла дальше, не отдыхая, хотя от усталости кровь громко стучала в ушах. Она любила общину и хотела ее спасти. Камни ранили босые ноги, ветер хлестал спину, по она взбиралась по склону, придерживая юбку, чтобы не зацепиться.

Когда кора хорошо разгорелась, алькальд заговорил о выборах совета на следующий год. Так бывало всегда, и общий совет, довольный и жатвой и скотом, выбирал тех же самых, разве что менял одного из рехидоров. Росендо, как мы знаем, не сменили ни разу. Но сейчас недовольство росло, народ мог и воспротивиться. Поднялся страшный шум, люди повскакали с мест.

«Пускай уходят!», «Нам нужны новые люди!», «Не хотим их!», «Долой Порфирио Медрано!». Другие защищали их. Народ спорил, кричал и препирался не хуже, чем в любой из палат, издающих законы в цивилизованных странах. Оппозиция выставила кандидата: «Выберем Доротео!» Ведь именно он предложил позвать Дикаря и не сдаваться. И вот недовольный народ хотел его выбрать за то, что сам же отверг. «Да, да, Доротео!» — кричали все громче. Доротео молчал, ухмыляясь и хитро прищурившись. Толстый, чуть сгорбленный, крупноголовый, он сейчас особенно походил на горного медведя, вставшего на задние лапы. «Доротео алькальдом!» — кричал народ. Росендо спокойно взглянул на всех и сказал:

— Доротео будет хороший алькальд. Проголосуем…

Но Доротео попросил слова.

— Не могу я, — сказал он. — Да что ж это такое? Я худо-бедно умею молиться и землю обрабатывать, а править я не обучен. Куда мне! Вот Росендо — другое дело…

Недовольные призадумались. Если выдвинут их, им придется сказать то же самое. Когда сам отвечаешь, понятней и чужая ответственность. И все же кое-кто кричал: «Долой!», «Не справились!», «Долой Медрано!», «Долой старика!». Какая-то женщина приблизилась к алькальду. Это была Чабела. В свете пламени лицо ее грозно хмурилось. Ветер рванул пончо, и она вскинула к небу тощие руки:

— Кто справится лучше Росендо? Сколько я себя помню, он творит добро и никому не сделал зла. Он состарился, служа общине. И теперь он боролся, он больше всех страдал, он лучше нас всех! Другие старики по домам сидят, а он то и дело в город ездил. Как он мог их убедить, кому мог жаловаться, когда они ничего не слушают? Он ради нас сколько изъездил и в дождь и хворый, все из-за нас. Вот и сейчас мы его ругаем, а он и не сердится, сидит, на посох свой оперся, потому что он добрый и прощает зло. Да нет, никто не пойдет против него. Разве есть среди нас такой трус мужчина, чтобы его обидеть? Разве есть среди нас женщина, которой он не отец? Останется он, останется с нами, наш добрый алькальд Росендо…

Почти все подняли руку за доброго алькальда. Поднял и Мардокео. Росендо встал, снял шляпу, и его седая голова окрасилась отблеском пламени, словно склоны Урпильяу в час заката.

Выбрали снова и рехидоров, кроме Порфирио Медрано. Он был не здешний, и одни ему не доверяли, а другие просто не любили чужаков. Первым напал на него Артемио Чауки; тщетно пытались его защитить молодые парни— Аугусто Маки и Деметрио Сумальякта. Порфирио умел проигрывать и спокойно встал со скамьи. Выдвинули самого Чауки, но Аугусто и Деметрио удалось противопоставить ему молодого погонщика Антонио Уильку.

Подойдя к скамье, он с уважением дотронулся до плеча Порфирио Медрано. Но люди постарше горько сетовали, что молодежь совсем отбилась от рук.