В большом чуждом мире

Аугусто не мог совладать со своим отяжелевшим телом, но все же собрал силы и во внезапном озарении кинулся вперед. Он петлял, возвращался на старое место, бегал от стены сада до конюшни. Свистели пули. Лай уже не был слышен. Быть может, псы — за его спиной? Нет, они сбились со следа. Его уловка удалась; кажется, одна собака еще захлебывается гневным лаем у садовой стены. И люди там — наверное, они решили, что шпион прячется среди деревьев. Подбегая к кустарнику, Аугусто испугался, не ушел ли конь. Но конь был здесь, он увидел его сквозь ветки и, вскочив в седло, пустился вскачь раньше, чем собаки, ведомые нюхом, свернули на извилистую тропку и побежали к пуне. Уже наверху он услышал, как они лают там, на равнине, и как вслепую стреляют надсмотрщики. Пули пролетали над ним. Он знал, что преследователи могут выбрать эту тропу, и тогда его уж точно схватят. Добрый конь, громко сопя, взбирался по склону. К счастью, никто не гнался за ним. Еще минуту — и он свернет с тропки. Наконец перед Аугусто, разрезая пуну, открылась ровная дорога на Руми. Ветер выл и хлестал по лицу. Аугусто его не чувствовал. Когда он въезжал в деревню, уже светало. Он показал деду окровавленное мачете.

— Пес, — объяснил он.

А потом поведал все, что узнал. Старик молча слушал, глядя на окровавленную сталь и на разорванное пончо. Когда Аугусто кончил, он сказал:

— Молодец. Иди поспи и приходи на совет.

Аугусто пошел домой и рухнул на циновку, не слушая причитаний матери. Позже пришла Маргича, тихо к нему приблизилась и нежно поцеловала.

В полдень явились десять надсмотрщиков. Они проскакали по главной улице, чуть не задавили двух детей и ворвались на площадь, стреляя и вопя:

— Да здравствует дон Аменабар!

У дома алькальда они остановились. Росендо и рехидоры как раз обсуждали рассказ Аугусто и, увидев их, даже не шевельнулись.

— Эй ты, старый дурак, кто из вас шпионил?

— Зачем шпиона подослал?

— Говори, пока не застрелили!..

— Моего пса убил…

— Признавайся, мерзавец!

Росендо спокойно молчал, и полупьяные всадники не знали, что делать.

— А ну его, кретина!

Все загоготали и поскакали прочь, славя Аменабара и стреляя в воздух.

— До четырнадцатого! — кричали они.

Шляпы их шуршали на ветру, карабины сверкали на солнце.

Общий совет начался под вечер, когда на площадь падали длинные тени росших у часовни эвкалиптов.

Алькальд и рехидоры сидели на деревянных скамьях, на галерее у Росендо. Прежде они замышляли строить после школы здание для совета, но сейчас им об этом и думать не хотелось. Община — и взрослые и дети — сидела на корточках или прямо на земле. Народ все подходил и окаймлял овальной рамкой прибывших раньше.

Дети не имели права голоса, но их привели, чтобы они поучились и послушали.

Росендо глядел печально и мрачно; рука его сжимала тяжелый посох. Сейчас алькальд казался очень старым, как исхлестанный бурями ствол. Сам он чувствовал, что беспредельно устал. События последних месяцев измучили его, разбили сердце, иссушили тело. Общинники смотрели на его морщинистое, скорбное лицо, и одни думали, что он сделал все возможное, другие — что нелегко подобрать слова для возражений ему.