В большом чуждом мире

Ни Росендо, ни спутники его, слышавшие решение суда, не поняли толком судейских терминов и канцелярских формулировок, непроходимых, как заросли колючего кустарника. Бисмарк Руис с показной печалью разъяснял им фразу за фразой. Но в этой путанице слов они все же не уяснили себе, что они даже «отказываются от апелляции», а их «юридический защитник» этого им не объяснил. Наконец, «в соответствии с договоренностью», судья назначил передачу земель на четырнадцатое октября, и это уж оговорили как следует, даже в примечаниях. Дело было девятого. Что же станет с общиной? Что станет с общинниками? Где пасти скот? Где им сеять? Неужели придется унизиться и пойти в пеоны? Одни высказывали свое мнение, у других оно только складывалось, и очаги в этот вечер горели допоздна.

На рассвете все было так, словно и природа провела бессонную ночь. Туман покрывал землю и рассеивался медленно, как и тот, что заволакивал глаза крестьян, Когда же он поднялся, всплошную обложило небо и лица помрачнели еще сильней. Против обыкновения, Росендо созвал рехидоров утром. И он и они ждали не меньше других, когда же пройдет этот день. Все размышляли, что сказать на общем совете, что предложить, как защищаться. Еще ни одного совета не дожидались с таким нетерпением.

Посовещавшись с рехидорами, Росендо послал за внуком, Аугусто Маки.

— Сегодня десятое, — сказал он. — Четырнадцатого они явятся. Сходи в Умай. Сам знаешь, что они сделали с бедным Мардокео. Вот я и подумал о тебе, ты ведь мне внук. Я не хочу, чтобы сказали, будто я своих оберегаю. Коня оставишь в каком-нибудь овражке и, когда стемнеет, пешком пойдешь на равнину. Если сможешь, зайди к кому-нибудь из колонов. Не сможешь — посмотри, что творится в поместье.

Иссиня-черная прядь разделяла надвое лоб Аугусто. Юноша серьезно слушал деда. Он знал: если его поймают, с него спустят шкуру, а может, и убьют, но не сказал ничего. Дед положил ему руку на плечо, похлопал по широкому затылку. Рука была старая и морщинистая.

— Понимаешь, ты мне внук, я тебя люблю и все же посылаю. Тяжек наш долг. Иди…

Аугусто оседлал коня, надел самое темное пончо и пошел прощаться с Маргичей. Она вся затряслась, чуть не зарыдала в голос, но потом овладела собой и даже попыталась улыбнуться. Чтобы он не пал духом, она сказала ему:

— Ты вернешься, Аугусто…

Большие влажные глаза Маргичи глядели вслед всаднику, пока его серое пончо не исчезло, взметнувшись от ветра за поворотом тропы.

Росендо тоже сел на коня и поехал вместе с Гойо Аукой в сторону Уйюми. Лучший из двух путей в те края вел через Мунчу, но Росендо выбрал другой, по которому проследовали некогда и мы вместе с юным Адрианом Сантосом. Росендо и Гойо без труда миновали лес, где Адриан чуть не заблудился, проехали лощину Руми, взобрались по козьей тропе над скалистой пропастью и наконец спустились на широкий склон, испещренный тропками, словно орнаментом. В конце одной из них, на холме, лежало среди жнивья и пастбищ селение Уйюми. Церковь с длиниошеей колокольней высилась над ним, как бы тщеславясь, а у ее подножья стоял и впрямь исполненный тщеславия домик — ведь он, крытый черепицей, мог глядеть свысока на приплюснутые соломенные крыши своих соседей. Росендо и Гойо спешились у его дверей, и сам священник, сеньор Хервасио Местас, вышел им навстречу.

— Прошу пожаловать, добрые люди! Рад видеть вас в моем скромном жилище…

Росендо и Гойо поняли, что их зовут в дом. Священник вынес три стула на галерею, сел сам и сказал:

— Присаживайтесь…

Потом приказал одному из слуг:

— Покорми благородных коней… Не мешкай!..

Дон Хервасио был испанец, еще нестарый, пухлый и речистый. Одевался он щеголевато. В приход его входило само селение, окрестные деревушки и поместья. Говорил он изысканно для здешних мест, но слуги понемногу приучились его понимать, народ же понимал плохо, зато считал ученым. Росендо и общинники тоже уважали его не столько за цветистый слог, который, по их мнению, и приличествовал чужеземцу, сколько за хорошее отношение к Руми. Бывали священники похуже, например Чиринос, настоящая обезьяна, жадный до денег и до девиц. Как-то раз он запер у себя самую красивую девушку, а когда мать пришла за ней, сказал, что знать ничего не знает. Тогда мать подняла всю общину, и они побили его и выволокли из деревни. Индеец, дитя земли, весьма человечен в своей вере. Священник, по его мнению, тоже мужчина, но принуждать девушку он не вправе. Чиринос больше не вернулся. Были и другие; один явился пьяным; у другого голос был плох, неприлично на празднике петь; третий путался в службе. Наконец появился дон Хервасио. Этот был хорош — и говорил красиво, и пел, и благословлял! Крест он держал кончиками пальцев, деньги брал в меру, а если ему нужна была женщина, никого не обижал. Главное же он всегда умел дать совет. Потому и приехали к нему Росендо и Гойо.

— Скажите, добрые люди, что вас ко мне привело?

— Тайта, — начал Росендо, — мы к вам за советом. Что нам делать в нашей беде? Завтра мы собираем общину, а сегодня просим, чтоб вы просветили нас. Понимаете…