В Большом театре и Метрополитен-опера. Годы жизни в Москве и Нью-Йорке.

Ещё в апреле, когда я начал ходить на первые репетиции в МЕТ Оперу, разразилась забастовка работников нью-йоркского общественного транспорта – сабвея (метро) и автобусов. Так как мы жили в северной части Манхэттена, то на сабвее путь в Линкольн Центр, где находятся МЕТ Опера, Сити-Опера и зал Филармонии – Эвери Фишер Холл, занимал меньше получаса (по московским измерениям – примерно расстояние метро «Сокол» – Центр). Теперь был единственный способ добраться туда – это такси. Но денег на такси в оба конца у меня просто не было. Так что приходилось ехать в одну сторону, а в другую искать попутчиков, или идти пешком… 11 километров! Один раз, по хорошей погоде я прошёл этот путь в 130 кварталов за два с половиной часа, так как ещё нёс скрипку. Впрочем, по молодости лет это была вполне приятная и неутомительная прогулка. По мере приближения к дому было видно, как менялся состав населения города. Идя по Бродвею на север, пересекая 90-е улицы, начинал встречать латиноамериканское население при почти полном отсутствии белого. Негритянское население в основном обитало в районе 125-й улицы, но во внутренних районах острова – примерно после пой стрит. Сразу стал заметен другой уровень жизни – не слишком опрятные дома, подозрительно много праздно шатающейся публики. Я решил изменить маршрут и пойти по набережной. Она, как и Бродвей, поднималась довольно круто вверх. Вид на реку Хадсон (как её называли в Москве – Гудзон) был потрясающе красив. Гигантская река отливала местами зеленоватым, местами серо-стальным цветом и казалась огромной ширины. Недалеко виднелся Джордж Вашингтон бридж – мост имени Вашингтона, построенный в 1931 году. Этот мост похож московский Крымский мост, только нью-йоркский в два раза длиннее – 1450 метров.

Это было приятным знакомством с городом. Вообще любые города нужно начинать исследовать пешком. Но до апреля было просто не до того, а теперь вынужденная прогулка оказалась первым знакомством с городом, в котором теперь нам предстояло жить.

* * *

При нашей такой дешёвой и такой дорогой сердцу первой квартире, мы могли пока продержаться до окончания моего пособия по безработице. Плюс я начал также получать из забастовочного фонда оркестра Нью-Джерси еженедельный маленький чек. А что потом? При этой мысли меня, вполне понятно, охватывала холодная паника. Тёплой она быть не может. Тем более что из Москвы я получал от родителей «ободряющие» письма такого содержания: «Вот, ты уже скоро восемь месяцев как приехал, а на работу устроиться не можешь». Разве можно было им объяснить, что у меня даже два места работы, но оба ушли в проклятую забастовку, и что тут никто ничего поделать не может – это вроде стихийного бедствия!

Прошли осенние еврейские праздники – Новый Год и Йом Кипур (казалось, что в это время почти весь город не работал). Начался октябрь. Было по-прежнему тепло, иногда днём даже жарко. А положительных новостей никаких нет: оркестр Нью-Джерси, как оказалось, закрылся на целый сезон. Правда, офис, то есть бухгалтерия, менеджеры, директор оркестра – продолжали получать свою зарплату в течение всего года до начала следующего сезона в октябре 1981 года! Да, административная власть никогда и нигде себя не забывает и не обижает!

Я продолжал упорно заниматься и изучать ускоренным темпом симфонический репертуар – история с моим поступлением в Большой театр 14 лет назад в каком-то ином варианте снова стала повторяться. Но пока что юнионная газета «Local 802», то есть нью-йоркское отделение № 802 «Американской федерации труда – Конгресса производственных профсоюзов» AFL–CIO никаких сколько-нибудь интересных объявлений об открытии вакантных мест не давала.

К концу подходил октябрь – второй месяц забастовки (кстати – пугало ещё одно обстоятельство – в 1968 году МЕТ Опера бастовала целый сезон!).