В Большом театре и Метрополитен-опера. Годы жизни в Москве и Нью-Йорке.

Левайн наслаждался музыкой «Дон Жуана», и он явно ощутил в одном из своих скрипачей то музыкально-исполнительское единство, которое столь ценно для всех нас, посвятивших свою жизнь музыке.

Никто не произносил никаких слов. Никто не отдавал никаких приказов на бумаге. Всё было ясно без слов. С этого момента в течение 23-х лет я играл все без исключения премьеры новых постановок с Джимми Левайном.

* * *

Из Детройта мы перелетели в Атланту (Джорджия). Пребывание там запомнились по-своему. Запомнились не только благодаря чудесному южному городу, но главным образом увиденной нами на спектакле публике. Все были одеты как в старые добрые времена: дамы – в длинные вечерние платья, мужчины в смокинги и даже фраки. Вот это было действительным посещением оперы просвещённой публикой! А больше всего поразили шикарно одетые в невероятно красивые платья и смокинги несколько негритянских пар – вероятно, их было человек около двадцати, но с каким достоинством они держались! Они не смешивались с белыми зрителями, но тем не менее были видимой иллюстрацией собственного процветания в этом бывшем рабовладельческом Штате. Вообще чёрное население города были исключительно дружелюбно, вело себя очень просто, никак не давая понять о своей «отдельности» от остального населения. Тогда Юг казался совершенно отличным от Севера – в самую лучшую сторону.

Атланта обладает замечательным музеем изобразительных искусств. В дни нашего пребывания там проходила выставка «Современники Рафаэля». Выставка была уникальной – многие музеи одолжили для неё свои картины, равно как и индивидуальные владельцы. Это был «парад» итальянской живописи эпохи Рафаэля. Насколько помнится, там было лишь несколько его картин, остальную выставку заполнили его современники. Большинство незнакомых имён, но какое поразительное мастерство! В сущности, они были не менее талантливыми живописцами, чем сам Рафаэль. Все они были мастерами мирового класса – их мастерство поражало и удивляло, если можно так выразиться – «массовостью».

До Рафаэля всем им не хватало только одного – его гения. Вот в этом-то и был урок той уникальной экспозиции.

Побывали мы в Мемфисе – со стороны Теннеси. Только переехав на другой берег Миссисипи на колёсном пароходе времён Марка Твена, начинаешь понимать величие этой легендарной реки. Действительно – сестра Волги в её самых широких местах. Страшно представить себе эту «Старик-реку», как поётся в одноименном спиричуэле, во время наводнения. И здесь на спектакли МЕТ собиралась просвещённая публика, что было ощутимо по приёму такого спектакля, как «Взлёт и падение города Махагонни» Курта Вайля и Бертольда Брехта. Эта политическая сатира никого не оставляла равнодушным.

Спектакль был поставлен лишь за два года до моего приезда в Нью-Йорк – в 1979 году. Дирижировал премьерой Джимми Левайн. Он же с удовольствием, как и вся актёрско-певческая группа, дирижировал спектаклем в том туре – всё ещё было свежим, лишь недавно поставленным выдающимся режиссёром Джоном Дэкстером. Вторым спектаклем, которым в Мемфисе дирижировал Левайн был «Отелло» Верди. Театр был заполнен каждый вечер и обе оперы имели огромный успех. Публика мне никак не казалась «провинциальной». Она так же чутко и заинтересованно реагировала на музыку Верди, как и на спектакль Вайля и Брехта.

Из Мемфиса мы полетели на север – в Миннеаполис. Мои новые друзья и коллеги говорили, что город очень напоминает шведский Стокгольм. Возможно, в Швеции я не был. Чем я был удивлён в Миннеаполисе – вся труппа прилежно ходила по магазинам, как в былые времена мои московские коллеги по Большому театру за границей! В Миннеаполисе оказались исключительно хорошие и элегантные универсальные магазины благодаря экспорту из соседней Канады.

Теперь наш путь лежал в Даллас – финансовый центр Техаса. Город в нашем сознании имел зловещую репутацию – здесь на площади Дили 19 лет назад убили Президента Кеннеди.

Оставив чемодан в отеле, я немедленно пустился пешком на Дили-плаза. Там ещё функционировал музей, где демонстрировались все вещественные доказательства – ружьё Освальда, карты города, фотографии, и наконец – уникальные кинокадры. Надо сказать, что и до сих пор никакой уверенности в «убийце-одиночке» нет. Но музей, казалось, и не преследовал этой цели – он просто знакомил с информацией, а зрители сами могли для себя делать собственные выводы. Мне казалось, что большинство зрителей, выходивших со мной из музея, также были уверены, что правда скрывалась, скрывается и будет скрываться.