В Большом театре и Метрополитен-опера. Годы жизни в Москве и Нью-Йорке.

Привёл я туда и И.В. Солодуева, нашего концертмейстера, с которым у меня были дружеские отношения с самого начала работы в театре. О нём рассказывалось в первых главах этих воспоминаний. После посещения музея он пригласил меня зайти к нему – он жил в большой квартире друзей, которые в это время гостили у него в Москве. Он приготовил прекрасный обед, и с принесённой мной отличной украинской «Горилкой» из сувенирного магазина, мы получали удовольствие, как от кулинарных способностей Игоря Васильевича, так и от водки, недоступной в московских магазинах. За обедом я рассказал, что на центральной площади в книжном киоске все книги на русском, хотя площадь носила имя Леси Украинки. Он на это заметил, что «всё, что ни делается – всё к лучшему». «Когда как…» – сказал я (тогда и просто имел в виду незначительное количество литературы на украинском языке, но кто мог тогда предположить, что в Киеве будет существовать площадь имени Петлюры, а эсэсовский убийца Роман Шухевич будет объявлен «Героем Украины»?!) Как-то сам собой разговор перешёл на наших первых эмигрантов, уже обосновавшихся к тому времени в Израиле и Америке. Солодуев сказал тогда: «Вот теперь все будут говорить, что евреи ненадёжные люди, уезжают…» «А раньше говорили – что надёжные?» – спросил я. Этот вопрос, казалось, застал его врасплох. Он даже не понял, о чём я говорю. «А что было раньше?» Я совершенно не мог себе представить, что человек интеллигентный, имевший достаточно широкий круг друзей и знакомых, не знал о том, «что было раньше». «А раньше был «космополитизм», убийство Михоэлса, потом всех поголовно гнали с работы – ну, не в Большом театре, конечно, но вот моего отца и массу людей с работы всё же выгнали. А «дело врачей»? И что тогда говорили? Тоже самое говорили – ненадёжны, верить нельзя… Так что в этом времена не меняются». Солодуев как-то неприятно улыбнулся, сказал – «Ну, ладно» – и мы с ним вышли, чтобы как договорились, зайти посмотреть Софийский Собор. Мой недавний хозяин стал молчалив, правда оживился в Соборе. Настенная живопись была великолепной, и сам собор производил очень радостное впечатление. Я увидел несколько фрагментов живописи (возможно, что мозаики) с ивритскими буквами. «Смотрите! Здесь ивритские буквы! Надо же – в православном соборе!» – это у меня вырвалось как-то случайно. Возможно, что И.В. Солодуев был в курсе дел и знал о содержании доноса Реентовича на меня. Но он сделал вид, что ничего не произошло. Когда через три года я наконец, подал заявление в отдел кадров о выдаче характеристики для ОВИРа, он не был нисколько удивлён, но нужно отдать ему должное – не изменил своего отношения ко мне до самого отъезда. Я пришёл к нему попрощаться. Как полагалось – выпили и он искренне пожелал мне удач в новой жизни. Я и сегодня храню о нём память, как о человеке, занимавшем высокое положение в музыкальном мире Москвы и относившимся ко мне все годы моей работы в театре с самым искренним и дружеским расположением, что я безмерно ценил и мои чувства к нему были всегда глубоко уважительными и искренними.

* * *

Через много лет, где-то в конце 80-х сестра моей жены была в Киеве у родственников мужа. Случайно оказавшись на Подоле, она увидела старую синагогу совершенно заброшенной, с разбитыми окнами и в полном запустении Написала нам, что это производило очень грустное впечатление.

Теперь, как видно всё изменилось. Синагога на Подоле выглядит так, что с улицы её и не узнать! А кто в неё теперь ходит – я не знаю. Друзей и знакомых у меня там нет. Да и в Москве почти никого не осталось.

Объявление о спектаклях в Киевской опере, май 1942 года. Киевская опера во время оккупации была репертуарным театром! 29 мая – балет «Коппелия» Делиба, 30 мая – «Кармен» Бизе, 31 мая – «Корневильские колокола» Планкетта. Газета «Новое украинское слово»

* * *

«Всё это может быть и занятно, но где же Киев? Где же гастроли Большого театра?» – такой вопрос вполне справедливо может задать читатель. Действительно это странно, что все воспоминания, касающиеся наших выступлений там, абсолютно выветрились из памяти. Кроме одной фразы из короткой речи главного режиссёра Б.А. Покровского при открытии гастролей, сказавшего что «Большой театр показывает свои работы в Киеве – в сердце русской государственности». Его слова были встречены вялыми аплодисментами (теперь это ретроспективно видится вполне логичным, но тогда мы были этому удивлены…). И всё же такая забывчивость была странной, потому что в те годы память была хорошая.