В Большом театре и Метрополитен-опера. Годы жизни в Москве и Нью-Йорке.

«В 1958 году я танцевала в Большом театре, исполняла характерные партии в «Дон Кихоте», «Лебедином озере», «Баядерке». К этому времени действительно появилось много швейных мастерских и модных ателье, попадали к нам и модные журналы, в основном привезенные из Франции. Если прийти со своим материалом, то вещи можно было заказать в мастерской нашего театра. Некоторые балетные сами шили еще с военных времен. Еще бы – недалеко от Большого, в Столешниковом переулке, был известный комиссионный магазин, целых два этажа одежды и обуви; так вот, шубка там стоила тысяч десять-двенадцать – четыре моих оклада (или два оклада прим – Улановой, Лепешинской, Плисецкой)! Много вещей попадало в Большой через танцовщицу кордебалета Лиду Меньшову. Ее муж был француз, обожал ее и не считал денег на наряды. Очень сложно было с аксессуарами – с длинными кожаными перчатками или, например, со шляпками. Помню, как наша прима Ирочка Тихомирова, выглядевшая всегда безукоризненно, выпрашивала у меня маленькую кожаную сумочку – достать их было просто невозможно… По шляпке с приподнятыми полями, кстати, в посетительнице ателье можно узнать модницу – я такие заказывала себе как раз в Прибалтике…» (Tags: история моды).

* * *

Дальнейшая судьба самой Лидии Меньшовой мне неизвестна. Я её видел особенно близко в памятный день, если не ошибаюсь, ранней весны 1977 года. Это был день «выдвижения в народные депутаты» нашего «президента» – Председателя Президиума Верховного совета Николая Викторовича Подгорного. Концерт в его честь был днём, и как раз перед его появлением Лидия Меньшова была главной распорядительницей-«хозяйкой» – при встрече столь важного, почётного и дорогого гостя. Именно она встретила у входа в зал «самого», именно она проводила его в первый ряд почти позади дирижёра. Концертом дирижировал Марк Эрмлер. Это был обычный и, конечно вполне добротный концерт – выступали лучшие солисты Оперы, балета и неизбежный Ансамбль скрипачей Большого театра под художественным руководством Юлия Марковича Реентовича. К этому времени прошло три года, как я расстался с Ансамблем и его незабвенным художественным руководителем. Так что концерт этот я играл в оркестре. Как только концерт окончился, Николай Викторович Подгорный подошёл к оркестровому барьеру. Справа от него, но не за дирижёрским пультом, а пониже в оркестре, стоял недалеко от подиума Марк Эрмлер. Наш президент с ним вежливо раскланялся. А слева от него – с краю за вторым пультом, то есть примерно на таком же месте – стоял я. Взгляд Подгорного упал на меня и он так же вежливо раскланялся со мной. Я, естественно, столь же вежливо и медленно поклонился ему, глядя прямо на него, после чего произошло необычное оживление – всё его «окружение», сидевшее также в первом ряду, стало с радостными улыбками кивать головами… мне! Вероятно, они подумали, что их босс каким-то образом знает меня. Среди «окружения» я узнал в лицо только секретаря МГК Гришина. Вот он-то и проявлял максимальную радость, улыбаясь и кивая мне головой. Я с совершенно серьёзным видом ответил на поклоны «окружения», после чего президент был, кажется, даже под руку, уведён Меньшовой и они покинули зал.

Восторгу моих коллег не было предела! Кто только не острил на эту тему, тем более, что с 1974 года меня перестали выпускать заграницу. К 1977-му году меня это уже совершенно не волновало – в это время я получил израильский вызов, и другие проблемы стояли теперь передо мной и моей семьёй. Чему мы были тогда действительно удивлены – довольно скоро и совершенно неожиданно Подгорный был снят со всех своих постов и отправлен на пенсию.