В Большом театре и Метрополитен-опера. Годы жизни в Москве и Нью-Йорке.

После окончания концерта оркестровая «яма» была поднята достаточно высоко и мы увидели примерно в четвёртом-пятом ряду Брежнева. Тогда стало понятным такое значительное присутствие «соседей» в этом близком пространстве. Съезд съездом, а охрана охраной! Ведь было там всё же около пяти тысяч делегатов! Значит, около тысячи составляла охрана – зал вмещал шесть тысяч человек.

Брежнев выглядел хорошо – довольно здоровым и бодрым. К нему бежала через зал специально подготовленная маленькая девочка-школьница (тот же старый сталинский сценарий!), чтобы вручить букет цветов «дорогому Леониду Ильичу». Девочка показалась тоже номенклатурной девочкой – что-то её отличало от обычных школьниц. Она ловко вручила букет нашему вождю и вдруг – как на выступлении фокусника – у Леонида Ильича под правой подмышкой оказалась огромная коробка с шоколадом! Это был подарок девочке за её букет! Но кто с такой ловкостью быстро просунул подмышкой у генсека эту здоровенную коробку – было совершенно незаметно. Заметно было только то, что девочка лишь на мгновение привлекла внимание Брежнева. А глаза его были заняты самым внимательным наблюдением за «соратниками»! Это было настолько очевидным, что не заметить этого мог только человек, не одарённый вообще какой-либо наблюдательностью. Брежнев теперь повернулся к коллегам, что-то им говорил, но при повороте головы можно было снова увидеть его острый, изучающий взгляд. Так что, вероятнее всего он, пока ещё хорошо выглядел и, как видно хорошо себя чувствовал, очень заботливо ухаживал за нежным цветком – своей властью, внимательно изучая, кто из его «окружения» с кем общается, так сказать «группируется». Вот это и стало главным впечатлением от всего увиденного на том концерте в честь закрытия съезда.

* * *

Последним спектаклем, сыгранным в оркестре Большого театра перед отъездом из Москвы была опера «Чио-Чио-Сан» («Мадам Баттерфляй») во Дворце Съездов. Это произошло в июне 1979 года. Дело в том, что подав заявление с просьбой о характеристике для ОВИРа, я был, благодаря хорошему отношению ко мне в театре, не уволен с работы, как того требовал ОВИР, а переведён на «временную работу» на своём же месте с сохранением той же зарплаты. Это была большая любезность и привилегия. Начальник отдела кадров, милейший Николай Михайлович Кругликов (говорили, что бывший боевой герой-лётчик во время войны) принёс мои документы тогдашнему директору Г.А. Иванову, который прочтя «личное дело» и увидя там несколько благодарностей от Фурцевой за гастроли в Японии, Чехословакии и где-то ещё, распорядился перевести меня на временную работу, чтобы обойти требование ОВИРа о непременном увольнении с работы. «Он сказал мне, – говорил Николай Михайлович – что для него мы должны что-то сделать – его нельзя увольнять с работы. Но он будет последним. Нужно дать там знать, что это исключение только для него».

Я никак не ожидал такой привилегии и действительно доброго отношения ко мне со стороны дирекции и отдела кадров, учитывая, что с 1974 года стал «невыездным». В общем, я должен был теперь работать только в театре, так как замечательный пропуск Большого театра – красный и с гербом – был у меня всё-таки отобран, как только я подал заявление в ОВИР. Таким образом, хотя я этого и не знал, я больше не должен был появляться в КДС на спектаклях Большого театра. Перед самым отпуском – в июне 1979 года, кто-то попросил меня поменяться спектаклями – вместо коллеги я должен был сыграть оперу Пуччини «Мадам Баттерфляй», именовавшуюся в Москве – «Чио-Чио-Сан». Я узнал слишком поздно, что не могу пройти в КДС без специально выписанного пропуска, так как вход туда был только с «красными» пропусками.

Что оставалось делать? Я пришёл всё же в бюро пропусков и стал что-то врать, что-де перехожу на работу в симфонический оркестр, но пока вот дорабатываю на своём месте сезон. Начальник бюро на это сказал: «Так ты тут работаешь давно? Так? Ты вот что – никому ничего не говори, иди себе прямо в оркестр, да и всё. Тебя же все там знают». Он оказался прав. Никто меня не остановил, не спросил пропуска, я сыграл свой последний спектакль в оркестре Большого театра, а мой друг-инспектор получил устное замечание за техническую накладку – всё же мне не полагалось играть в КДС, а ему санкционировать моё назначение на этот спектакль. Тем дело и кончилось.

* * *