В борьбе за трон

Глубоко растроганный, смотрел Мортон на прекрасную, удрученную горем женщину; он невольно положил руку на меч и воскликнул с одушевлением:

– Есть еще мужчины, которые сумеют заслужить ваше уважение и отдадут последнюю каплю крови за свою королеву.

Тут к ним подошел Кастеляр. Мария вздрогнула; сходство Боскозеля с ее покойным мужем было так велико, что ей показалось, будто она видит Франциска.

– Я еду, – шепнула она в ответ на его вопросительный взгляд, – это решено.

Было ли то прощаньем или же ее сердце давало ему понять, что он может следовать за нею? Кастеляр знал, что не только Филипп Испанский просил ее руки для своего сына, но что все шотландские дворяне прочили молодую королеву в жены кому-нибудь из их семьи. Могла ли слабая женщина управлять скипетром в стране, где граф Арран потерпел неудачу? Если же Мария Стюарт покидала Францию с намерением принести в жертву и самое себя, то зачем отправляться ему в Шотландию? Неужели с сердцем, обливающимся кровью, он должен увидеть, как другой завладеет ею и осквернит эти уста, украсит это дивное чело нежеланной миртой, как голову жертвенного агнца?

– Вы молчите? – прошептала опять Мария. – О, Боже мой, если я нуждалась когда-нибудь в совете моих друзей, то именно теперь… Говорите же, Боскозель! Вы плакали со мною у гроба моего мужа, я хочу слышать ваш голос.

Граф Мортон удалился, пожимая плечами; никто не был ему так ненавистен, как французские кавалеры. Франция была виновницей волнений в Шотландии; это она раздула междоусобие, а теперь отказывала в помощи против Англии.

– Только бы мне залучить тебя в Шотландию! – проворчал он, покидая дворцовый парк. – Тогда эти французские дураки будут заколоты шотландской шпагой, а ты узнаешь, что наши дворяне если и не так изящны, как эти ветрогоны, то достаточно благородны, чтобы заменить целую дюжину подобных господ.

– Вы хотите услышать мой голос? – прошептал Кастеляр, пожирая Марию пламенными взорами, и жар долго сдерживаемой страсти вспыхнул в нем с новой силой. – Должен ли я говорить как друг или как поклонник, как француз или как слуга, посвятивший вам свою жизнь? Королева, мое сердце переполнилось! Все, что чувствует отец при виде своего ребенка в руках разбойника, что чувствует влюбленный, видя свою невесту во власти грубых сыщиков, что чувствует брат, беспомощно следя за гибелью сестры, – все это, и еще несравненно более того, испытываю я, потому что в вас для меня заключается все, что дорого и ценно моему сердцу. Я должен подать вам совет? Хорошо! Спросите же, приятно ли терзать себе сердце, терзать самого себя? Вы хотите ехать – нет, вы не хотите, но вас принуждают, действуя на ваши благородные чувства, распроститься с личным счастьем, порвать все узы, которыми вы дорожили. Вы – священный жертвенный агнец. Тело увлекут прочь, но ваше сердце останется здесь, ваша душа никогда не покинет Франции. О, – с горькой улыбкой продолжал он при виде того, как Мария залилась слезами, – сегодня говорят, что долг призывает вас в Шотландию, что Небо повелевает вам взять в руки скипетр, а завтра потребуют от вас, чтобы вы избрали себе в супруги одного из шотландских неотесанных, грубых лэрдов, станут доказывать, что необходимо продать вашу руку, и вы терпеливо подчинитесь.

– Никогда не бывать этому! – воскликнула Мария и положила руку на плечо Боскозеля, тогда как ее глаза смотрели на него почти с мольбою. – Лучше умереть! Вы будете служить мне защитником. Ваш вид придаст мне мужество сопротивляться, потому что он напоминает мне дорогого усопшего, а ваш меч скорее пронзит мне сердце, чем допустит, чтобы я продала его.

Кастеляр бросился на колени и обвил руками одежду королевы.

– Поклянитесь мне в том, Мария! – воскликнул он, пылая воодушевлением и любовью. – Поклянитесь мне, что политика никогда не будет распоряжаться вашим сердцем и рукою! Тогда я перестану бояться, потому что в таком случае вы отдадите Шотландии лишь то, чего не хочет Франция; тогда хотя вы и будете королевой тех суровых воинов, но для меня останетесь Марией Стюарт, единственной, недосягаемой, вечно любимой…

Он запнулся, испугавшись слов, невольно вылившихся у него из сердца. Мария отшатнулась. Однако не гнев, а лишь кроткий, мягкий упрек читался в ее глазах.

– Зачем огорчаете вы меня? – тихонько промолвила она. – Ведь вам известно, что мое сердце принадлежит моему покойному мужу, и здесь, – приложив руку к сердцу, добавила она, – он никогда не умрет!

– Нет, умрет, потому что жизнь не может приковать себя к смерти; она рвется на свободу, и новая весна зарождается там, где под зимними снегами окоченело все живое. Простите меня!.. Ведь я ничего не требую, я даже не осмеливаюсь умолять… Не гневайтесь на бедного мечтателя, у которого нет ничего, кроме его сладостной надежды. Поклянитесь в том, что мне не придется дожить до того дня, когда ваша рука будет отдана кому-нибудь помимо вашего сердца. Тогда я буду счастлив, тогда я буду надеяться и мечтать, тогда вы останетесь моею, где бы вы ни находились и какая бы корона ни угнетала вашего чела!