В бурном потоке

— Как? Вас в Албанию? Быть того не может! Разве вы уже поправились? Когда мы виделись последний раз, вас хотели послать в Теплице на грязи, а потом уж писарем в какую-нибудь военную канцелярию.

— Да, такую мне дали медицинскую справку. Но какое до этого дело комиссии? У нее приказ: две трети выздоравливающих из пражских госпиталей гнать на фронт, и точка!

— Господи! Как вы об этом говорите! — ужаснулась матушка Каливодова. — Словно это самая нормальная вещь на свете! А ведь… это… это…

— Сумасшествие, хотите вы сказать? Но разве война не сумасшествие? А ведь она идет уже четвертый год!

— Что верно, то верно. Я и то спрашиваю себя, сколько это еще будет тянуться?

— А виноваты те, кто готов все терпеть. Пока они терпят, война будет продолжаться, а пока война продолжается, ей нужно пушечное мясо. Ясно, как шоколад! Так вот, Руди Клейнхампель не желает быть пушечным мясом. Не для того, видит бог, вернулся он живым из России. И такого же мнения держатся наши товарищи.

И, наклонившись к уху матушки Каливодовой, он сообщил ей, что ему удалось установить связь с одной левой социалистической группой: это рабочие-металлисты со смиховских военных заводов, студенты и учителя, все хорошие товарищи, у них давно уже сидит в печенках политика нашего социал-демократического руководства. Им осточертело показывать кукиш в кармане, им хочется что-то делать: организовать выступления против войны, забастовки, голодные марши и демонстрации с требованием мира. Один из членов группы обещал укрыть Клейнхампеля. Все было договорено, и вдруг — авария! У этого человека вышли неприятности с военной охраной у них на производстве, и он угодил в тюрьму. Тогда другой товарищ послал Клейнхампеля к родственнику в деревню, но, как дошло до дела, тот струсил и отказался его принять. Попав в такой переплет, Клейнхампель решил обратиться к пани Каливодовой, благо он помнил ее адрес. И вот он здесь.

К этому времени Клейнхампель докурил свою сигарету, в руке остался только крошечный окурок, и он раздавил его о край ящика для угля. Он сделал это с величайшей обстоятельностью, точно желая выиграть время, и еще немного помедлил, прежде чем вскинул глаза. Матушка Каливодова смотрела на него озабоченно, но отнюдь не осуждающе.

— Что же мне с вами делать? — произнесла она раздумчиво. Однако про себя она еще во время его рассказа решила, что должна принять нежданного гостя. — Не могу же я в сочельник, да в такую вьюгу… и при таком вашем положении… не могу же я вас прогнать.

— Матушка Каливодова! — Он схватил ее за руку. — Вы — чистое золото, я всегда это знал!

Она выдернула у него руку и приложила палец к губам.

— Тише! Не так громко! И что вы, в самом деле, болтаете? Я — и золото! — Она так энергично замотала головой, что платок у ней сполз на затылок.

Но Клейнхампель кивнул не менее энергично.

— Чистое золото! — повторил он. — Иначе не скажешь! — Лицо его, чуть было разгладившееся, снова стянулось в кулак. — Только не думайте, я ненадолго! От силы дня на два, на три. Пока положение в Праге не прояснится. Хотя при вашей тесноте…

— Пустяки! Это все устроится. — Она стянула у подбородка кончики головного платка; в ее движениях чувствовалась спокойная решимость. — Надо только подумать, как лучше подать это Яро… Мой брат… — Она вдруг осеклась и только успела опять поднять к губам палец, как стукнула дверная щеколда.

Яро все еще кутался в две свои шинели, отчего казался поперек себя толще, но шаль уже размотал, шапку снял, и лысая голова его над несоразмерно большим туловищем казалась странно маленькой и голой. Это вдруг напомнило ей одно из ранних впечатлений детства — первую встречу со старым злющим индюком во дворе крестьянской усадьбы, где отец ее работал конюхом. Огромная кулдыкающая птица с мотающимся багровым носом и кадыком нагнала панический страх на четырехлетнюю девочку и ее трехлетнего братца. Она уже готова была, по примеру малыша, обратиться в бегство, но, должно быть, сказала себе: если я сейчас убегу, то мне всякий раз придется от него бегать. А так как это было девочке не по нраву, она подавила страх и, выставив вперед головку, прижав к груди кулачки, двинулась на индюка.

Вот и сейчас она невольно приняла эту позу и шагнула к брату, который весьма воинственно поглядывал на нее и на Клейнхампеля. Однако при виде ее решимости Паливец, совсем как тот индюк, растерялся и предпочел отступить.

— Погоди! — остановила его матушка Каливодова. — Мне надо тебе что-то сказать.

Он все же задержался на пороге, но отвернул голову и пробормотал:

— Чего тебе опять? Я и раздеться не успел.

— Раздеться ты успеешь. А нам лучше поговорить, не откладывая. — Она сказала это тоном, не допускающим возражений. — Как видишь, у нас гость. Познакомьтесь! Это мой брат Ярослав, а это… пан…

— Новак… — поспешил отрекомендоваться Клейнхампель. — Мы с пани Каливодовой старые знакомые.

На какой-то миг она опустила глаза, но затем продолжала все с той же спокойной уверенностью: