В чаще лесов

Прямо внизу, у поворота дороги, стоит домик, заурядный филиппинский домик из листьев «нипа», с дынными и банановыми деревьями и примитивной бамбуковой изгородью. В домике все вымерло, хотя я пристально вглядываюсь, чтобы мельком увидеть хозяйку позади дома или ребенка, играющего во дворе. Ставни на окнах опущены, всюду немая тишина. Неужели все замерло на воле? А грузовик — это последний автомобиль в мире, следующий в свою могилу? Или же войска согнали всех в город, уничтожили все живое?

Я страшусь мысли окунуться в это открытое со всех сторон пространство. Обливаясь потом, хватаюсь за ствол и стебли, мечтаю вновь оказаться под прикрытием леса. Я находился в лесу так долго, что стал похож на дикаря, вышедшего на край царства дикой природы, очарованного видом городов и в то же время испытывающего страх перед ними.

День клонится к закату. На кокосовые рощи ложатся тени. Отдается приказ собираться в путь. С облегчением, но с пересохшим от сознания опасности горлом, встаем и разминаем затекшие ноги. Тропа ведет вниз, в сторону от дороги. С наступлением сумерек мы выходим из леса на открытую местность.

Настал час, когда солнце заходит, светло-зеленый небосвод постепенно затягивается синевой. Округлые холмы на фоне этого неба становятся темно-зелеными, а кусты и деревья вдоль полей принимают темно-оливковый оттенок и кажутся бархатистыми. Воздух прозрачен: ступаем осторожно и в полном безмолвии вдоль поросшей кустарниками полосы, словно опасаясь, что какой-нибудь звук нарушит всю эту тишину, как звон разбиваемого вдребезги тонкого стекла.

Мы пересекаем заросли травы, стараясь слиться с каждым кустиком. Наш авангард бежит впереди по перекрещивающимся гатям рисовых полей, согнувшись под тяжестью поклажи и взятого наизготовку оружия. Он исчезает в сумерках. Впереди дорога и, может быть, враг.

Дэвидсон, поглядывая на часы, дает нам знак следовать за ним. Стараюсь быть рядом с Селией. Пытаемся идти быстрее по гатям, но они узки и скользки, и одна нога все время оступается в грязь. Наша цепь нетерпеливо сбивается в кучу, и вот все мы уже находимся в воде, отчаянно рвемся вперед и барахтаемся в засасывающей нас грязи, доходящей до пояса.

Багрово-красные лучи заходящего солнца окрашивают воду в кровавый цвет, словно это наша кровь. Но вдруг лучи гаснут. В темноте оказываемся в бескрайней грязи и воде. Мы задыхаемся, ноги онемели от усталости; ступаем, пошатываясь, с трудом переводя дыхание.

Спотыкаюсь, падаю на какой-то вал, взбираюсь на — него; это твердый грунт. Селия карабкается рядом со мной. Я не вижу ее, но чувствую, что это она.

Впереди мелькают фигуры людей, темные тени на фоне ночного мрака. Хриплый шепот: «Билие, Билие!» («Быстрее, быстрее!»). Я иду теперь по твердой поверхности и удивлен, что очутился здесь. В обоих направлениях тянется тусклая серая полоса. Это дорога. Чья-то рука грубо хватает меня за рукав и подталкивает вперед. «Билие! Билие!». Я делаю еще два шага по твердой поверхности, а затем мои ноги оказываются вновь на рыхлой земле, и я бегу во мраке ночи, подальше от дороги.

Ищу Селию. Я всегда ищу Селию. Она там. Мы бежим вместе по проезжей дорожке у края открытой местности. Под звездным небом, впереди нас, виднеются темные очертания холмов. Дорога осталась позади, но мы не чувствуем себя в безопасности. Вражеский патруль может легко обнаружить нас здесь и истребить. На нашем пути залегли в засаде товарищи, однако город находится столь близко, что подкрепления врагу могут явиться в считанные минуты. Хотя нам всем и удалось благополучно пересечь дорогу, патрулирующие ее отряды могут обнаружить наши следы.

Несколько часов мы то идем, то бежим. Наша колонна разбрелась в беспорядке, люди сбиваются в кучки или отстают далеко друг от друга. Необходимо уйти как можно дальше. Вскоре выходим на ровную местность, на тропу, вьющуюся между высокими зарослями травы «когон».

Селии попадает в глаз колючка — опасность, подстерегающая каждого в этих зарослях. Это болезненно и опа по, так как колючка может проколоть глазное яблоко. Мы останавливаемся на первом открытом участке. Селия ложится, а медицинская сестра осторожно и ловко пытается удалить колючку.

Странная и мрачная живая картина. Окутанная тайной ночь, на фоне которой выделяется лишь бледное лицо Селии, вырванное из темноты лучом ручного фонарика. Никто не говорит. В тишине наш товарищ деликатно прикасается к глазу пострадавшей, действуя кусочком ваты, надетым на соломинку. Все молчат, затаив дыхание. Наконец кусочек ваты подносится к свету: на нем виден крошечный острый обломок. Свет гаснет. Мы вновь сливаемся с мраком ночи. Слышно, как строятся в шеренгу люди и продолжают свой поход в темноте.