В чём секрет, Чарли?

Внезапное хлопанье крыльев заставляет нас обоих задрать головы. Я вижу, как через полянку хвостом вперёд, взмахивая крыльями снизу вверх, летит птица и садится на верхушку ближайшего дерева.

Маленькая коричневая птичка перепрыгивает с ноги на ногу на голой ветке; её серовато-белая грудка нахохлена от холода. Я сразу же узнаю эту птичку. Диззи нарисовал её в своей тетрадке.

Это соловей.

Выпрямившись, птица смотрит на нас чёрными глазками-бусинками и подёргивает хвостом, словно собирается сорваться с места. Затем соловей широко раскрывает клюв и начинает петь.

– Вот что такое время, – говорит Старый Крони под аккомпанемент неумолчных свистов и трелей. – Каждая нота соловьиной песни – это застывшее мгновение. На самом деле ты слышишь отдельные ноты, но твоё сознание превращает их в мелодию. Когда исчезает из памяти одна нота, твой мозг предвкушает следующую. Благодаря этому ты, застыв в настоящем, слышишь единый мотив.

Ясно видимое на фоне серебристого неба тельце соловья дрожит, когда он испускает длинную ноту, наполняющую собой всю поляну.

– Мелодия времени – у тебя в голове, Чарли. Это твои воспоминания, хорошие и плохие. Это мечты о будущем и страхи, которые ты скрываешь.

Я чувствую, как по моему лицу бегут слёзы. Песня соловья нестерпимо прекрасна. Вопросов у меня больше, чем ответов, но прямо сейчас я могу спросить только одно:

– Почему именно я?

Сняв руку с моего плеча, Старый Крони легонько постукивает пальцами по моему виску.

– Ты оказалась здесь, а я просто проходил мимо, – отвечает он с добродушной улыбкой. – Время живёт у тебя в голове. Когда ты упала и ударилась, то мельком увидела бескрайний океан времени… а теперь пришла пора достичь дальнего берега. – Он смотрит на дерево, где продолжает распевать соловей. – Ты должна кое с кем встретиться.

Поманив меня за собой, Старый Крони шагает к дереву. Не желая отставать, я тороплюсь за ним. Снег скрипит под моими ногами в такт пению соловья.

Положив руку на покрытый морщинами ствол, Старый Крони поворачивается ко мне:

– Хоть это дерево и кажется старым, но для Вселенной его жизнь – лишь мимолётное мгновение. Некогда оно было семечком, потом молодым побегом, а в другое время и в другом месте станет чем-то ещё. Из него сделают половицы или, быть может, даже дверь… – Он нажимает рукой, и я удивлённо ахаю: часть ствола внезапно подаётся внутрь, в ровный четырёхугольник темноты.

В открытую дверь.

– Иди за мной, – говорит Старый Крони и шагает во мглу.

Я стою неподвижно несколько мгновений, слыша, как сердце стучит в груди. А потом, сделав глубокий вдох, следую за Старым Крони.

18

Сначала мне кажется, что всё вокруг покрыто снегом; передо мной совершенно белая комната, залитая мягким светом. Но затем я понимаю, что это просто цвет мебели и стен. Возле одной стены стоят белое кресло и кушетка; на другой – длинные задёрнутые занавески. А перед собой я вижу кровать. Безупречно белое одеяло обрисовывает фигуру пожилой женщины. На голове у неё снежно-белая повязка. Кажется, женщина спит.

Я отступаю на шаг, чувствуя себя незваной гостьей. Но мои ботинки скрипят на полированном полу, и из дальнего угла появляется вторая женщина, в сине-белой униформе. До сих пор она сливалась со стеной. В открытом шкафу у неё за спиной лежат мягкие белые полотенца; она вопросительно смотрит на меня, и я понимаю, что это сиделка.

– Посетителей пускают не раньше девяти, – говорит она негромко, чтобы не разбудить спящую. – Боюсь, тебе придётся уйти.

Я оглядываюсь в поисках Старого Крони. Надеюсь, он объяснит, где мы оказались. Но в комнате пусто. Старого Крони нигде нет.

Сиделка хмурится, приняв моё молчание за дерзость:

– Если ты сейчас же не уйдёшь, мне придётся позвать… – Но она не успевает договорить, потому что её перебивает другой голос.

– Это моя правнучка, – произносит старушка, подняв голову. – Я её давно ждала.

Сиделка смотрит на пациентку, на меня, а затем, неодобрительно цокнув языком, на часы.

– В виде исключения, – говорит она. – Но не переутомляйтесь. Сейчас полседьмого утра, а вам после травмы надо отдыхать.

Приподняв подушки, сиделка помогает старушке сесть. Ночная рубашка на той такая же белая, как и натянутое до груди одеяло.

– Десять минут, – предупреждает сиделка, бросив на меня строгий взгляд по пути к двери. Затем она уходит, и я остаюсь наедине со старушкой.

Сидя в постели, она манит меня ближе.

– Не бойся.

Я подхожу к ней. Полированный пол продолжает скрипеть под ногами. Мне совсем не страшно, но я ничего не понимаю. Это не может быть моя прабабушка. Обе мои прабабушки умерли до моего рождения.

На тумбочке рядом с кроватью я вижу открытку с пожеланием здоровья – и конверт, в котором она лежала. Моё сердце на мгновение замирает, когда я читаю имя на конверте.

Чарлотта Нун.

Я смотрю в лицо старушки. Длинные седые волосы под повязкой напоминают снежный ореол. Бледная кожа словно высохла и вся, как старинная карта, покрыта складками и тёмными пятнами. Но когда я смотрю в её яркие, хоть и запавшие глаза, в ответ на меня смотрят мои собственные.

– Вы – это я, – тихо произношу я.