В дебрях Маньчжурии

Душа народа, его мысли, желания и мечты отражаются в его поэзии, в сказаниях и песнях. Много раз приходилось мне слышать эти песни беглых. Они проникнуты печалью, безысходной тоской и жалобой на свою горемычную судьбу и беспросветную жизнь, но в то же время в них чутко подмечены красоты дикой природы и изредка блеснет, как искра в тлеющем костре, богатырская удаль.

В своих передвижениях беглые придерживались таежных районов, где они были обеспечены приютом, топливом и дичью не только летом, но и в суровую зиму, поэтому в песнях своих они тайгу называли ласкательным именем «Тайга-матушка»; она давала им, как любящая мать, все необходимое для существования.

Остров Сахалин назывался у них «Соколиным островом». Отсюда они предпринимали побеги, причем совершали чрезвычайно опасное плавание через бурный Татарский пролив, отделяющий остров от материка, на утлых челнах, на плотах и даже просто на бревнах, связанных попарно.

Большая часть этих смельчаков погибала в волнах Охотского или Японского моря, куда их относило течением, уцелевшие же, попав на материк около устья Амура, собирались в небольшие артели, по 4–6 человек, и шли тайгой, по известным «варнацким», тропам, на запад, к Байкалу, представлявшему собой также значительное препятствие в пути, так как приходилось переплывать его на плоту, или же в челноке туземца-рыболова.

Бурное озеро немилостиво и неласково встречало беглых и много их погибало в его холодной загадочной пучине. Перебраться через Байкал считалось вторым крупным шагом, после переправы через Татарский пролив.

Песни беглых о Байкале многочисленны, но во всех звучит жалоба на его жестокость и злобу, и просьба помиловать бедных сиротинушек. В сказаниях народных это озеро-море называется «святым», варнаки же называли его «Байкал-батюшка», сравнивая его с суровым и немилостивым стариком-отцом. Крики многочисленных чаек, раздававшиеся над бурными волнами озера, напоминали беглым плач и стенания родных сестер, при отправлении в далекую каторгу. Тоска по отчему дому и семейному очагу затрагивала лучшие струны души беглого и заставляла их звенеть чистыми, как кристалл, звуками.

Немногие решались обойти Байкал с юга или с севера, так как там ждала их почти верная смерть от пули кордонного стражника или туземного охотника. Последний охотился на белого, как на зверя, чтобы попользоваться лохмотьями его одежды и обуви, или запасами хлеба, полученного от сердобольных жителей попутных деревень, снабжавших несчастненьких одеждой и кое-каким продовольствием. Охота на беглых называлась здесь «охотою на горбачей», так как варнаки несли свои пожитки в мешках за спиною.

Иногда беглым удавалось раздобыть себе ружья у бродячих инородцев, но это доставалось всегда ценой человеческих жизней. Оружие давало возможность варнаку существовать охотой на крупного зверя и не бояться встречи с вооруженным туземцем.

В конечном результате, после многолетних мытарств и скитаний по тайге, беглому иногда удавалось достигнуть земли обетованной, т. е. милой его сердцу родины. Он попадал к себе домой, виделся с родными и друзьями, но здесь положение его становилось тяжелым и невыносимым. Его нелегальное существование подвергало всех его родных и знакомых юридической ответственности; скрываться не было уже возможности, и беглый, скрепя сердце, должен был расстаться с родиной и снова бежать, куда глаза глядят, скитаясь по белу свету, пока случай не выдавал его властям, или он сам добровольно не являлся в полицию, в качестве «Ивана Непомнящего».

Такие добровольцы ссылались обыкновенно в Сибирь на поселение и жили там до нового побега. В большинстве случаев побеги повторялись многократно, и новая весна гнала беглецов в тайгу, под ее надежную защиту. Некоторые беглые поздней осенью добровольно возвращались в тюрьму, проводили там зиму, а весной уходили опять бродяжить на все лето, до наступления морозов; и так до бесконечности тянули они свою жизнь, пока избавительница-смерть не исключала их из списков «Непомнящих».

Были и такие, которые не сдавались добровольно, продолжая вести бродяжническую жизнь в тайге, превращаясь в закоренелых варнаков-таежников. Эти люди предпочитали одинокую смерть в диких лесных трущобах суровому и жестокому режиму каторжных тюрем, где человек лишен был самых элементарных прав, в виде примитивной физической свободы.

Старая дремучая тайга много видела человеческих драм и скрывала их в своих недрах, сохраняя тайные слезы неутешного горя и кровь безвестных убийств.

С проведением Китайско-Восточной железной дороги, беглые с Сахалина шли не только вверх по Амуру, но и по северной части Маньчжурии, придерживаясь линии железной дороги и ее населенных пунктов, где они имели свою базу, служившую им резервом для пополнения запасов продовольствия.