В День Победы

«Я дознание пришел провести», — объявлял он угрюмо. «Уходи, откуда явился», — отвечала мать, не оборачиваясь, занятая какими-нибудь хозяйственными делами. «Дознание хочу снять, — повторял отец. — Бить я тебя больше не имею права, поскольку удалился и полагаю, что ты мне уже не жена, а дознание по закону могу провести». — «Ну?» — спрашивала мать, смеясь и вскидывая брови. «Этот вот чей?» — и отец направлял палец в сторону Вениамина. «Твой». — «А эти?» — «Твои, твои они! Детишки все твои!» — «Нет, не мои никто. У моих должны быть уши большие», — и отец собирался уйти, а на пороге завещал: «Замуж, Нюшка, не выходи. Худа бы не было… С моей стороны». — «Замуж — нет, — улыбалась мать. — Накушалась… Я лучше просто так. Молодая я и красивая. На меня и парнишки заглядываются». — «Ты… ничего, — заключал отец. — Мягкая… Может, не будешь больше от меня убегать? Я колотить тогда перестану… А племя тебе не даст гулять, — успокоился он. — Большое племя ты произвела. Только не серди меня».

— За что он тебя лупил? — допытывался Вениамин.

— А так. За всякое.

— Виноватая, что ль, перед ним была?

— Виноватая.

— В чем провинилась-то?

— А дружбу тут с одним завела, — ответила мать, усмехаясь. — Дуры ведь мы, бабы. Как же нас не бить?..

— Разве дружить нельзя? — спросил Вениамин.

— Можно, — сказала она. — А замужним никак нельзя.

— Почему нельзя-то?

— Мужья потому что не разрешают.

— Теперь ведь нет у тебя мужа.

— Ох, и надоел ты мне, сынок! — сказала мать, сердясь. — Маленький, а такой въедливый! Ну, просто сил никаких нет!

О матери, между прочим, не всегда уважительно отзывались соседи. «Лахудра она, Нюрка-то Чикунова — больше никто!» — вот как иной раз они говорили. И Вениамин научился пресекать наговоры, дрался по этому поводу с ребятами, дерзил взрослым, но при этом замечал за матерью стремление где-то погулять вечерком, и еще больше не уважал отца, слыша о нем замечания такого рода: «Ушел бы другой давно».

Кажется, матери его многие женщины завидовали: ее красоте, какому-то величию, пренебрежению к злословию, способности быть хозяйкой своих поступков. Но, хотя в зависти своей они говорили всякое, никто не упрекнул мать в материнской безответственности: дети были чистенькие, ухожены и накормлены; да и сама она всегда опрятна. «Я ведь, Анька, очень даже хочу в мире и согласии с тобой проживать, — говорил, бывало, отец, глядя на нее, такую привлекательную, сам небритый, худой и, должно быть, сильно тоскующий. — Да оглупляешь ты меня, обманываешь». — «Ну раз не доверяешь мне, совсем уходи. Дети тоже не больно к тебе привязаны». — «Я вот стремлюсь доверять, да люди про тебя говорят. И уши у ребят меня беспокоят… А этого несмысленыша Веньку ты сама до ехидства ко мне довела».

— Гад он у нас? — однажды сказал Вениамин, но мать вдруг разозлилась и шлепнула ему но губам.

— Ты-то чего дерешься? — взревел мальчишка.

— Молод еще отца-то обзывать! Скулить перестань! А то я тебе еще сопли размажу!

2

Началась война, и семью эту, как многие другие, эвакуировали из родного города. Привезли ее в Григорьевск, поселили при военном госпитале, в бараке, и стала мать стирать солдатское белье, а Вениамин помогал ей по хозяйству и присматривал за маленькими. Отец теперь воевал и не знал, где они. Но перед отъездом на фронт он зашел прощаться. Солдатское обмундирование из-за несоответствия его росту и полноте сидело на отце кулем. «Вот, Анька, — сказал он, берясь обеими руками за ремень на гимнастерке, обозначая грудь и охорашиваясь. — Стало быть, на позиции еду. Недруга бить». — «Счастливо тебе, Кузьма, желаю, — отвечала мать серьезно и скромно, — чтоб не убили там в бою, не ранили». — «Спасибо на добром слове. Жалеешь, выходит, несмотря что обижал, прикасался?..» — «Жалею. А что прикасался… Ничего… Может, так и надо. Что за баба, если не битая?..» — «Ну, бывай, — попрощался отец. — Не поминай лихом, ежели, к примеру, застрелят. И вы, пацаны, прощайте. Венька, не ерепенься, давай руку. Развода мы с тобой, Нюшка, не оформили: вот что худо. Уж приеду когда с войны. А как застрелят меня там, и разводить будет некого. Оно тогда само разведется».

— Вот и не сказала ему, что буду дожидаться, — произнесла мать, когда он ушел.

— А чего его ждать-то?

— Эх, и дурень ты, сынок! Злой растешь, недружелюбный. Я, конечно, в этом виновата.

— Любила ты разве его?

— А как же?.. Как ты думаешь?.. — волнуясь, начала мать, тут же запнулась, побледнела и не договорила, видно, не знала, как договорить.

— Может, догнать его? — спросил Вениамин.

Но она глядела прямо перед собой и, наверное, не слышала сына. Губы у нее все заметнее вздрагивали.

— А мне его тоже дожидаться с войны?

Вместо ответа мать села на стул и заплакала.