В долине Иордана

Миражи и другіе обманы зрнія, основанные на преломленіи и отраженіи солнечныхъ лучей и зеркальности воздуха лежащаго надъ поверхностью Мертваго Моря, очень нердки въ Іорданской долин; этому способствуетъ уже самое ея географическое положеніе, позволяющее слою воздуха застаиваться въ ней абсолютно безо всякаго движенія. Отраженіе блестящей поверхности Бахръ-эль-Лута, сравнительная близость предметовъ могущихъ вслдствіе многочисленныхъ топографическихъ условій отразиться въ зеркал неподвижной атмосферы, и рядъ неизвстныхъ причинъ пораждаютъ частые миражи не только надъ поверхностью Мертваго Моря, но и въ долин эль-Гора и въ уади Араба. Быть-можетъ этому способствуетъ и сильное насыщеніе воздуха минеральными частицами, помогающими отраженію и усиливающими преломленіе. Какъ бы то ни было, но изъ зеркальныхъ частицъ воздуха и солнечныхъ лучей Фата-Моргана строитъ чудныя картины, которыми нельзя не залюбоваться. Она переноситъ цлые города и оазисы, длинные караваны и голубыя озера на зеркало своего трепещущаго воздуха и раскрашиваетъ мнимыя изображенія всми цвтами солнечнаго спектра. Она беретъ отъ земли лишь рисунокъ, который воспроизводитъ изъ крошечныхъ частицъ воздуха при помощи красокъ и свта полученныхъ ею отъ солнца. Марево — дитя неба, воздуха и земли, картина нарисованная солнцемъ, почему и не можетъ быть написано красками взятыми съ палитры, какъ не можетъ быть изображено словомъ, безсильнымъ его воспроизвести. Арабъ не только вритъ въ реальность этого чуднаго явленія, но и считаетъ его матеріализованнымъ настолько что его будто можно осязать. Для него воды Фата-Морганы настоящія воды, ея пальмы, верблюды и люди — реальныя существа, его зданія — такія же постройки; но эти воды, верблюды, пальмы, люди и зданія — творенія злаго духа потшающагося надъ человкомъ. Обманывая его, дьяволъ моря и пустыни творитъ изъ ничего эти чудныя картины, восхищая изумленный глазъ, наполняя надеждой истомленное сердце и скрывая снова свое твореніе, когда усплъ насмяться вдоволь надъ несчастнымъ путникомъ обреченнымъ въ жертву пустын.

Когда мы возвращались съ Іордана, одинъ изъ такихъ чудныхъ миражей стоялъ надъ залитою солнечнымъ блескомъ поверхностью Мертваго Моря, невольно приковывая взоръ своею волшебною красотой. Надъ моремъ, казавшимся огромнымъ котломъ растопленнаго металла, разстилалась свтло-синяя, какъ бы туманная полоса; въ пустын она показалась бы зеркаломъ отдаленнаго озера, тогда какъ здсь она являлась другимъ, приподнявшимся слегка горизонтомъ. Изъ этой полупрозрачной поверхности выступали какіе-то неясные образы, которые блистали почти всми цвтами спектра, но не давали ни одного опредленнаго абриса. Въ этой масс пестро и прихотливо смшанныхъ красокъ изумленному глазу представлялись развалины, стны, башни, города; надъ ними, казалось, слегка нагибались высокія пальмы, а предъ ними длинною вереницей двигались не то животныя, не то люди. Неясность очертаній, расплывчивость абрисовъ и цвтовъ давали полный просторъ фантазіи, и она могла на этой неясной канв выткать чудные образы. Минутъ десять продолжалось это чудное видніе среди благо дня; словно дымка тумана, слегка волнуемаго втеркомъ, оно трепетало и росло, расплывалось и сгущалось, пока внезапный порывъ налетвшаго втерка не развялъ творенія солнечныхъ лучей. Отъ блестящихъ красокъ не осталось и слда, отъ неясныхъ силуетовъ остались лишь прозрачная синева; свтло-синяя туманная полоса опустилась въ море, расплылась въ воздух, растаяла отъ жгучихъ лучей палестинскаго солнца. Какъ духъ появилась и исчезла Фата-Моргана, это украшеніе моря и пустыни.

— Charmant, magnifique! восклицалъ изумленный Пижо.

— Аи джаибъ, Аллахъ акбаръ (это удивительно, Богъ великъ)! въ свою очередь повторяли Арабы.

Все ярче и блистательне разгорался чудный день; въ огн и золот выкатывалось солнце изъ-за оттненныхъ еще Моавитскихъ громадъ. По небу пробжали снопы золотыхъ лучей; все засіяло оно яркою лазурью, которой невидимые лучи придавали такой блескъ что глазъ не могъ смотрть прямо на небо. Залились золотомъ и пустыня, и море; на блесовато-желтомъ и блдно-красномъ фон ея песковъ и известняковыхъ холмовъ лучи солнца, отражаясь и дробясь, разлились моремъ свта, въ которомъ потонули вс очертанія. Даже темныя ущелья горъ оживились подъ лучами выплывшаго солнца; ихъ зіяющія трещины и проходы освтились золотомъ, отраженнымъ отъ пологихъ склоновъ залитыхъ сіяніемъ лучезарнаго моря. Еще блистательне и ярче засіяло море, на которое пали подъ небольшимъ угломъ снопы солнечныхъ лучей, превративъ море во второе небо. Море смерти превратилось въ море свта, откуда смотрло второе солнце, куда не осмливался глядть человческій глазъ даже черезъ темныя стекла своихъ дымчато-срыхъ консервовъ.