В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

Но все же в трех комнатах жило уже пять человек, – конечно, мамина комната была священной, но мамой овладело желание иметь какую-то студию, где бы никто не мешал ей работать. И она получила однокомнатную квартиру на улице Правды, в десяти минутах от нашего дома. Там довелось ей прожить всего три месяца. Поразительным было мамино стремление к тому, чтобы в новой квартире все было лучшее и новое. Помню, как мама вызывала на целый день такси (сейчас это кажется сказкой – все знали и любили ее в диспетчерской на Грузинской), и мы ездили с ней выбирать мебель. Из дома она взяла «для кухни» только небольшой столик красного дерева с подпиленными (чтобы влезал под рояль) ножками. Все остальное, начиная от кухонной утвари, миксеров и кончая занавесками и всей мебелью, было новое. Конфеты и напитки были куплены в «Березке».

Но жить там мама не смогла. С ней поселилась Анна Кузьминична (но это уже отдельный сюжет: честнейшая женщина, прошедшая войну, коммунистка с идеалами в лице Розы Люксембург и Карла Либкнехта, она сошла с ума в связи с полным крушением коммунистических идей, но осталась коммунисткой). Мы с детьми ли, без детей, проводили у мамы ежедневно несколько часов. Каждую ночь приходилось вызывать «Скорую». Последний месяц мой муж Марик ночевал в квартире «на Правде» каждую ночь. Однажды мама спросила меня: «Знаешь, что такое Марик? – Что? – Сундук с золотом», – ответила она. Вызвали известного кардиолога, консультировавшего маму, неумолимого, без сантиментов, талантливого врача Долгоплоска. Он взял лист бумаги и написал на нем девять пунктов. Первым был: госпитализация. Но мама наотрез отказалась ложиться в больницу. И снова ночь, и снова боли, и снова «Скорая». Неотвратимость.

Она не смогла жить там, «на Правде». 26 июня мы договорились, чтобы на следующее утро я выкупила ей путевку в Рузу, которая начиналась через два дня, а из Рузы она уже вернется домой, на Готвальда-Миусскую. Договорились, что я куплю ей много новых платьев.

Вечером позвонила Анна Кузьминична. Мы помчались «на Правду». Вызвали «Скорую». Этот день был последним днем маминой жизни. И последний взгляд был в мои глаза.

Только через три года, по дороге с работы, поздним вечером, в метро, на платформе станции «Комсомольская», я заставила себя до конца додумать случившееся, прожить в подробностях последние мгновения и почувствовала, что ком в горле чуть-чуть разжался, отпустил меня.

Не знаю, к кому обращен отрывок из приводимого здесь письма. Я нашла его среди бумаг. Темы знакомые, они тревожны и тревожат.

«Не только труд, беспрестанное познание, верность своим идеалам украшают жизнь человека, но еще одно, на мой взгляд, необходимое свойство, сопровождающее ту работу, которой ты занимаешься, – это увлеченность. А чтобы полюбить свою профессию и увлечься ею, важно обрести ее в себе и себя в ней. Очень важно не быть сторонним наблюдателем, брюзжащим критиканом, а как можно больше отдавать другим и свои знания, и свой опыт, быть полезным.

Это дает право на существование. Конечно, познавая даже маленькую частицу нашего мира, можно растеряться и стать сухим знатоком, растерять свои духовные силы.

Мне лично выпало счастье окунуться в мир музыки с пяти лет, и до сих пор я ни на минуту не остываю к любимой профессии.

Я очень люблю море, поэзию, детей. Я очень люблю собак и лошадей. Люблю игрушки, красивую посуду. Люблю вкусную еду и кухню (иногда). Больше всего я любила бы путешествовать, если бы этому не мешали разные причины.

Но все это потеряло бы всякий смысл, если бы я не могла сесть за рояль и поиграть Баха, Прокофьева, Шумана, Стравинского.

Я не успеваю знать все, что мне хочется знать.

Сочиняю я музыку обычно ночью, во время бессонницы. Я тогда ясно слышу и представляю себе и звучание, и общее целое, и много всегда думаю о том, чтобы мой соавтор, будущий слушатель, понял, что я хочу сказать. Мне помогает в этом моя исполнительская деятельность, благодаря которой я научилась чувствовать контакт с аудиторией, расстояние между сценой и залом. Я как бы сама сижу в зале и слушаю. И тут очень важно все произведение, особенно его разработочную часть, сделать искренним и естественным, несмотря ни на какие гармонические, контрапунктические и полифонические ухищрения. В этом состоит творческий процесс. Я не сторонник тех последователей авангарда, которые, считая исчерпанными все средства выражения, прибегают к неслыханным ухищрениям внешнего порядка, которые больше ошеломляют, чем захватывают.

Несомненно, средства выражения в музыкальном искусстве будут усложняться, обновляться, но не за счет научных расчетов, нотных чертежей, а за счет духовного богатства человека, который, развивая одновременно и мозг, и душу и оставляя время для раздумья, сможет вдохнуть в свою музыку нечто индивидуальное, неповторимое, но и не оторванное от всего, что его окружает.