В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

Рассказывая о своих «хобби», выражающихся в любви к покупке разной недорогой домашней утвари и увлеченным приготовлением разных вкусных вещей (какие куличи! пирожки! С вишнями, с капустой, картошкой. Ах, всего не перечислишь. Я этого всего не умею), мама обмолвилась о своей болезни – чуть ли не в первый раз. Там же промелькнула и поездка в Польшу. Страсть увидеть другие страны бушевала в маме всю жизнь. И, как и все представители ее поколения, она и мечтать не смела о том, чтобы их увидеть. И вдруг, когда после смерти всеобщего погубителя приоткрылась щель в «железном занавесе» и стали разрешать групповые поездки за границу, мама, всю жизнь твердившая, что ни за какие деньги не сядет в самолет, села в первый же, на котором полетела в неизбежную для начинающих туристов Болгарию. Она была благодарным путешественником, ахающим, восхищающимся всем, чем только можно было восхищаться. С этого момента, до того как болезнь лишила маму возможности путешествовать, она не упустила ни одной из этих возможностей.

Как я уже говорила, все эти поездки тщательно планировались. Сначала список наиболее видных композиторов утверждался в секретариате Союза композиторов, потом в печально известном нашим двум поколениям иностранном (иногда его называли «первым») отделе, дальше уже все уходило на утверждение в высшие инстанции КГБ. Если сия организация разрешала сим лица посетить в течение недели какую-то страну в сопровождении одного или двух своих представителей, то и на этом не кончались их волнения. Следовало собеседование в райкоме, так сказать, изустное подтверждение лояльности и политической подкованности. Для мамы это, конечно, было самое страшное. Однако ходила и отвечала мрачным личностям на их скучные вопросы, выслушивала мораль про возможные провокации. И никто не смел вслух высказаться обо всех этих маразматических процедурах, потому что, само собой разумеется, никуда бы в таком случае не поехал.

В делегации, проверенной и прощупанной со всех сторон, представитель КГБ опирался на одного из ее членов. Помню, когда мама впервые оказалась в Париже, за коллег «отвечал» Сергей Артемьевич Баласанян. Главное его задание, как и во всех подобных ситуациях, состояло в том, чтобы все всё время были вместе. Это был 1958 год, я уже была замужем за В. Познером, и в Париже жила его тетушка, мадам Меркантон, ее подруга Бланка, известный во Франции химик, много других знакомых. В первый же вечер за мамой приехал замечательный, молчаливый (в противовес своей жене, тетушке Володи), безукоризненно воспитанный мсье Роже и увез маму к ним в гости. Ослепленная Парижем, поездкой с Роже в его машине, мама, однако, почти как Золушка, вовремя спохватилась и в полночь вернулась в гостиницу, где царил уже полный переполох. Сергей Артемьевич, хоть и мягко, но определенно попенял маме на ее легкомыслие, и засим все, «усталые, но довольные», отправились спать. Мама, к чести и ее и Сергея Артемьевича, тем не менее продолжала время от времени уходить в отрыв и проводила много времени в обществе французов. По приезде, помню, боялась, что больше ее никуда не пустят. Но вот ведь пускали. Так что трусить до одурения уже не надо было. Мало кто это понимал. Страх, внушенный страхолюдной властью, держался не только тогда, он жив и теперь. И по сей день многие люди боятся говорить по телефону о самых безобидных вещах, а уж о письмах и говорить не приходится. Но не будем же говорить теперь, что тот страх не имел основания. Ведь убивали же. Самих, членов семьи, ссылали, уничтожали.

Сначала полагалось съездить в страны народной демократии, чтобы удар (понимали же, мерзавцы!) по нервам счастливого советского человека был не таким оглушительным. Потом, когда эти счастливцы хоть немного привыкали к мысли, что существует другая, хоть и крайне подозрительная жизнь, их понемногу, в уже трижды проверенном составе, выпускали и в «капстраны».