В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

Отчетливо вижу еще одну пару из третьего подъезда: балкон второго этажа, заросший или вернее усаженный какими-то диковинными растениями и цветами (ни у кого в доме такие не росли), среди цветов грузный невысокий мужчина с далеко выступающим животом, рядом выхоленная красавица, его жена, официально (это в те-то времена!) массу времени уделявшая своей внешности и провозгласившая, что желает быть красивой и ухаживать за собой столько, сколько нужно, чтобы нравиться мужу, а мужа она боготворила и называла Голубым Ангелом, и это настолько не вязалось с внешностью пузатого грузного мужчины, что постоянно вызывало беззлобные насмешки. Голубым Ангелом был Валентин Кручинин, сочинявший музыку для ресторанов, цирка и т. д. Почему и был богат. Но это так: картинка. Еще одна иллюстрация к жизни того времени, когда воззрения Натальи Константиновны Кручининой казались неприличными, крамольными, хотя при взгляде на нее любая женщина не могла не испытать желания походить на нее. Потому что красавиц было немало, но вот такая выхоленность, которую я, и то нечасто, встречала только на Западе, была совершенной редкостью. Объявлять о таких «буржуазных» штучках в открытую! Это уж увольте!

Юровские, Раковы, Наталья Петровна Рождественская, Людмила Глазкова – все это были близкие друзья мамы. И мои.

В четвертом подъезде жил самый «государственный человек» из нашего дома Тихон Николаевич Хренников, который бессменно руководил Союзом композиторов СССР уж не знаю сколько десятков лет. Был членом Ревизионной комиссии ЦК и т. д. и т. п. Все это известно. В разгар перестроечных лет хорошим тоном было изобличать его во всех грехах. Я не собираюсь вскрывать сущность сложного вопроса, мог ли находящийся при советской власти на самых высоких должностях человек оставаться человеком, но хочу сказать то, что знала сама по своему опыту, и это может внести крошечную деталь в его сложный и противоречивый портрет.

С Твардовским его объединяла некоторая общая опасная деталь биографии, обязывающий ко многому дамоклов меч.

Я помнила Тихона Николаевича, Клару Арнольдовну и их дочь Наташу из четвёртого подъезда с самого детства. Однако по делу мне пришлось впервые теснее соприкоснуться с ним во время болезни мамы и после ее ухода из жизни.

В 1965 году у мамы случился первый, очень тяжелый инфаркт. В тот же день я обратилась к Тихону Николаевичу и попросила его помочь положить маму в хорошую больницу. Я позвонила ему по телефону, робея. Он снял трубку. Он всегда сам снимал трубку. В годы, последовавшие после маминой кончины, я пыталась время от времени дозвониться кому-нибудь из ее знаменитых друзей – не стану приводить их имен, потому что занятость не вина. Ни по одному из телефонов никогда никто из них не ответил. Когда же, собравшись с духом, я набирала номер Тихона Николаевича, в трубке раздавалось ласковое и протяжное с интонацией наверх «аллооо». Я старалась всегда говорить как можно быстрее, чтобы не занимать его время, отчего моя косноязычность только усиливалась. Помню, как я сообщила ему о несчастье, – у мамы тяжелый инфаркт. Он очень огорчился и сам без лишних слов сказал, что сделает все возможное. Уже на следующий день мне позвонили из Кремлевского отделения Боткинской больницы, и маму положили туда. Хорошо, что именно туда, потому что там были не «анкетные», а настоящие врачи, и они ее выходили, хотя положение сначала было угрожающим. Во время маминой болезни я всегда обращалась непосредственно к Хренникову, а так как у мамы было пять инфарктов, мне пришлось сделать это много раз, и он всегда помогал мне. Могу ли я забыть об этом? Никогда. Это было дело, а не слова.

Благодаря прекрасным врачам Кремлевского отделения Боткинской больницы мама прожила после первого инфаркта еще двенадцать лет.

Кроме очевидной демократичности, государственность Хренникова заключалась и в том, например, что его знаменитая в обществе жена Клара Арнольдовна могла уже в дверях своей квартиры, в момент моего ухода (не помню, по какому случаю я оказалась там в это утро) спросить: «Валюша, а вы едите по утрам овсяную кашу?» Я честно ответила, что никогда. Клара Арнольдовна страшно возмутилась и сказала: «Как же так! Мы с Алексеем Николаевичем каждое утро обязательно едим на завтрак овсяную кашу». Никогда не отличавшаяся сообразительностью, я только потом поняла, что речь идет об Алексее Николаевиче Косыгине, у которого Хренниковы регулярно завтракали. Не могу не заметить, что Косыгин, как это и было всегда известно, не в пример своим последователям, отличался скромностью и ел на завтрак овсяную кашу. А в Испании я случайно узнала, что ели на завтрак члены брежневского Политбюро. Оказывается, авокадо! «Вы не едите авокадо? Так ведь это была основная пища Политбюро Брежнева». Мы стали есть авокадо. Это действительно прекрасный плод. Но каждый раз мешает воспоминание о стариках, жующих авокадо на своих высоких должностях. Так что не так-то все просто с анекдотами об их долголетии. Секрет в авокадо.