В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

После войны построили еще четыре (!) дома для композиторов: на проспекте Мира, на Студенческой, в Воротниковском переулке и самый главный, потеснивший, наконец, с первой позиции и наш дом – Дом композиторов на улице Огарева, куда вместе с Хачатуряном и Кабалевским и выехали с Миусской и Союз композиторов, и зал дома композиторов, и библиотека (что для меня было самым тяжелым переживанием, так как Рахиль Исаевна и славная библиотекарша Тамара – тогда еще девчушка с косичками, а потом достойная и надолго молодая женщина, давали мне все, что я просила, а в дальнейшем даже стали допускать меня к стеллажам, и я набирала огромные стопы книг и среди них Мережковского, Белого и прочих, в то время считавшихся «несуществующими»). Итак, все помещение Союза композиторов опустело, и ему долго не находили применения, пока, наконец, не остановились на некоем загадочном образовании под названием «Бюро пропаганды». Там кипела какая-то таинственная, совершенно, как мне кажется, противозаконная деятельность, оплачиваемая деньгами и спиртными напитками. На месте книжной библиотеки оказалась (не в полном своем объеме) нотная, а внизу в зале сначала шли кинокартины (и среди них хорошие), а потом и картины стали показывать только на Огарева, и наступила пора полного захирения этого в недавнем прошлом блестящего, а теперь всеми покинутого помещения. В годы войны зал служил бомбоубежищем, а сейчас, в середине девяностых годов, «новые русские» затеяли здесь крупномасштабный ремонт и что-то, оказавшееся в дальнейшем одним из отделений очередного банка.

И вот я назвала еще четыре дома, построенных для композиторов, – впрочем уже не столько и не только для композиторов, сколько для их чад и домочадцев, и среди этих композиторов было много замечательных – Арно Бабаджанян, Аркадий Островский, Марк Фрадкин, Оскар Фельцман, Владимир Молчанов, Моисей Вайнберг, Виктор Белый, Александра Пахмутова, Матвей Блантер и многие, многие другие.

Совсем отдельно, не в «композиторских» домах, жили Сергей Прокофьев и Дмитрий Шостакович.

Напишу о них только то, что видела собственными глазами.

Сергей Сергеевич Прокофьев жил на улице Чкалова, в том же доме, где по стечению счастливых для меня обстоятельств жили также тетя Ляля и дядя Володя Мясищевы-Спендиаровы, Давид Федорович Ойстрах, Самуил Яковлевич Маршак, Генрих Густавович Нейгауз.

Сергей Сергеевич жил в этом доме после окончательного возвращения из-за границы вместе со своей первой женой Линой Ивановной Любера – камерной певицей и двумя их сыновьями – Олегом и Святославом. Мама и папа с довоенных времен были хорошо знакомы с ними. Я же впервые увидела Прокофьева в сороковые годы в доме творчества Иваново, где он проводил лето с Мирой Александровной Мендельсон-Прокофьевой, ставшей в 1948 году его второй женой.

Незабываемым осталось первое впечатление от встречи с Прокофьевым. Я, конечно, не отдавала себе отчёт в том, что вижу живого гения, – мне никто ничего об этом не говорил. Я, как обычно, носилась сломя голову по двору перед ивановским особняком, как вдруг откуда ни возьмись, как бы даже ниоткуда, на крыльце возник лысый господин с дамой под руку, в очках, довольно важный, даже недоступный, и не потому, что держался высокомерно или спесиво, – напротив, совершенно естественно, но так же естественно было и то, что он не относится к кругу отдыхавших или «творивших» обитателей дома творчества. Он принадлежал к какой-то другой породе людей, и это ощущалось во всем его облике. Высокий, совершенно невиданным образом одетый, – как теперь я понимаю, в твидовом костюме, даже, кажется, тройке, белой рубашке с галстуком, – стройный, мне он показался очень красивым.

Каждый представитель моего поколения, без всяких сомнений, знает, что все отдыхающие или творящие на досуге ходили в то время исключительно в полосатых пижамах или сатиновых шароварах и теннисках. Представить себе в этом облачении Прокофьева – это все равно, что, скажем, Юлия Цезаря в джинсах. Вот так я их вижу: на фоне ивановского особняка, с не совпадающими, как на сюрреалистическом портрете, деталями: стройный, высокий, выхоленный господин с большими руками и тоненькая, гибкая, даже ломкая брюнетка, которую он гордо держит под руку.

В дальнейшем благодаря родителям я познакомилась с ними обоими, страшно робела перед Сергеем Сергеевичем, радовалась Мире Александровне. Но уже осознавала в соответствии со своим разумением, что Прокофьев – великий композитор. Я поняла это после того, как посмотрела в Большом театре «Золушку» – балет, оставшийся самым любимым на всю жизнь. Впечатление от Улановой в роли Золушки и музыка балета слились для меня в одно неразрывное целое, и я могла бесконечно слушать музыку, и бесконечно трепетать перед Улановой.