Въ двнадцатомъ часу

— Не угодно ли вамъ посидть со мною, любезнйшая госпожа Шмицъ? сказалъ Свенъ, подвигая стулъ своей хозяйк.

— Благодарю, благодарю покорно, господинъ баронъ. У меня столько хлопотъ, что и минуты терять нельзя. Сейчасъ вернется съ прогулки мистеръ Томлинсонъ и тогда...

— Такъ, вроятно, это мистрисъ Дургамъ и есть та прекрасная англичанка, о которой вы говорили?

— Ну да конечно! подтвердила госпожа Шмицъ, и подобно боязливой птичк, немедленно готовой вспорхнуть и улетть, она присла на край стула: — хотя, собственно говоря, она не иметъ права на такой титулъ.

— Почему, же такъ? Разв она нехороша?

— Нехороша! Такъ хороша, что прекрасне ея въ цломъ свт не найдется. Такъ, ли она и теперь прекрасна, какъ была прежде, этого я не могу вамъ сказать, потому что я ни разу еще не видала ее съ-тхъ-поръ, какъ она во второй разъ вернулась сюда; но тогда весь городъ отъ нея съ ума сходилъ. Чуть-только бывало она покажется, сейчасъ собираются толпы людей, чтобъ любоваться на нее какъ на чудо какое.

— Для дамы это должно быть очень безпокойно.

— Нельзя сказать; въ этомъ отношеніи дамы многое могутъ выносить, сказала Шмицъ философически, захватывая изъ серебряной табакерочки маленькую понюшку табаку: — зато мистеру Дургаму было тмъ боле безпокойно. Вотъ человкъ! Ну ужъ скажу вамъ, господинъ баронъ, вотъ ужъ человкъ! Настоящій — какъ-бишъ его зовутъ? вотъ тотъ мавръ, что мучитъ свою бдную жену.

— Отелло.

— Да, да! настоящій Отелло. Поврите ли, господинъ баронъ, что за вс восемь недль, которыя онъ прожилъ у меня, я слышала отъ него только три слова? Да! ну, а кто не разговариваетъ съ своею хозяйкой, которая благопріятствуетъ ему, которая заботится о его завтрак и всегда старается, чтобъ дверные замки, плевальницы — съ позволенія сказать — и все прочее блестло какъ золото, тотъ ужъ и съ женою своею не станетъ говорить; въ этомъ можете быть уврены, господинъ баронъ...

Госпожа Шмицъ разглаживала рукой свой черный шелковый передникъ и ожидала отвта, не будетъ ле Свенъ противоречить ея завреніямъ. Но видя, что молодой жилецъ, задумчиво облокотившись головою на руку, сидлъ съ опущенными глазами, госпожа Шмицъ опять заговорила:

— Точно такъ, господинъ баронъ, вы можзте быть уврены, что хозяйка — я говорю о доброй хозяйк — иногда для своихъ жильцовъ длаетъ боле, чмъ иная мать для своихъ дтей, и какая же можетъ быть ей благодарность за то? а такая, что добрую хозяйку забываютъ, лишь только изъ ея дома вызжаютъ, что возвращаясь года чрезъ два въ тотъ же городъ, поступаютъ кадъ-будто не знаютъ, что во всемъ город не найдется лучшей меблированной квартиры, какъ у прежней хозяйки, и вмсто всего, что слдовало бы, нанимаютъ квартиру у какой-нибудь Бартельманъ собственно за тмъ, чтобъ оскорбить добрую хозяйку!

Энергичнымъ движеніемъ руки госпожа Шмицъ отбросила назадъ об ленты своего чепчика и чрезъ балконную дверь бросила презрительный взоръ на дачу, которая при свт утренняго солнца такъ радостно привтствовала, что для каждаго безпристрастнаго человка ничего не было ужаснаго въ мысли жить въ дом хозяйки Бартельманъ.

— Но я очень хорошо понимаю, что руководило мистеромъ Дургамомъ при такомъ смшномъ выбор, продолжала госпожа Кёбесъ, еще сильне расходившись: — у меня домъ не маленькій, такъ что кром мистера Дургама поместились бы и другіе жильцы. Тогда могло бы случиться и, такъ, что мистрисъ Дургамъ встртилась бы на лстниц съ какимъ-нибудь красивымъ молодымъ барономъ — безъ всякаго намека, господинъ баронъ, безъ малйшаго намека! — и тогда могли бы выйти сцены въ томъ же род, какъ это было и въ прежнія времена, когда мистеръ Бобъ Уисли жилъ въ одно время съ ними.

— Что же тогда случилось?

— А вотъ что. Бобъ былъ повса лтъ восемнадцати не больше, хотя на видъ ему казалось по-крайней-мр двадцать-четыре года, и писанный красавецъ, въ этомъ долженъ и врагъ его отдать ему справедливость. Онъ пріхалъ сюда изъ Англіи на нсколько дней за тмъ, чтобъ только форелей половить, и какъ я думаю, столько надлать шалостей, сколько было возможности придумать. По цлымъ днямъ они ходили, катались, верхомъ и въ экипажахъ, не расставались ни на минуту — словомъ, жили душа въ душу. Но разъ вечеромъ они вернулись поздне обыкновеннаго — я вышла на лстницу, чтобъ посветить имъ — и слышу мистрисъ Дургамъ говоритъ: «Я такъ устала, что была бы рада, еслибъ меня снесли, наверхъ.» Не успла она этого сказать, какъ вижу мистеръ Бобъ подхватилъ ее на руки, какъ малаго ребенка, и взбжалъ съ нею по лстниц. Мистеръ Дургамъ остался внизу и смотрлъ имъ въ слдъ. Свтъ отъ свчи прямо падалъ ему на лицо и никогда я не забуду выраженія его. Оно было мрачно какъ ночь, зубы его скрежетали, такъ-что я слышала это ясно. На другой же день они внезапно ухали отсюда, хотя въ начале заявили намреніе оставаться здсь на цлое лто. О, господинъ баронъ, поврьте, этотъ мистеръ Дургамъ еще злобне того чернаго мавра! Бдненькій мистеръ Бобъ! Нтъ, что это была за картина отчаянія, когда карета съ Дургамами умчалась! Поверите ли, ведь целые четыре дня онъ въ ротъ куска не взялъ!