Въ двнадцатомъ часу

— Кажется, и пора была мистеру Дургаму дальше ехать.

— О чемъ вы думаете, господинъ баронъ? воскликнула госпожа Шмицъ въ сильномъ раздраженіи: — нтъ, нетъ! все дело было чисто и право; о мистрисъ Дургамъ никто въ мір и слова дурного не могъ бы сказать. Она слишкомъ горда, чтобъ сделать что-нибудь дурное, хотя, собственно говоря, она не иметъ особыхъ причинъ гордиться, судя по тому, что Люси, ея горничная, разсказывала мне. Вы и не думайте, господинъ баронъ, чтобъ я старалась разузнавать тайны моихъ жильцовъ, но эти горничныя имеютъ привычку разсказывать вс сплетни первому встречному, такъ-что хочешь не хочешь, а слушать надо. Итакъ Люси разсказывала мне, что мистрисъ Дургамъ совсемъ не англичанка, но бедная-пребедная немка, которую Дургамъ подобралъ на улице. Но, какъ говорится, кто могъ бы поверить такой прихоти? что врно, то врно: мистрисъ Дургамъ такъ хорошо говоритъ по-нмецки, какъ мы съ вами, господинь баронъ, да и ея дточки говорятъ цо-нмецки такъ хорошо, что слушать весело.

— Сколько у нихъ дтей?

— Двое; мальчикъ и двочка. Въ то время ему было пять лтъ, а ей три года. Зовутъ ихъ Эдгаръ и Кити; очаровательныя дти; Эдгаръ... Но мн надо сейчасъ уходить; слышите ли, какъ мистеръ Томлипсонъ трезвонить въ колокольчикъ? Вдь вотъ вы не станете такъ трезвонить, еслибъ заставили васъ ждать хоть цлый часъ съ завтракомъ; вы еще баронъ, а онъ только какой-нибудь мистеръ. Охъ,ужъ эти мн англичане, англичане!

Госпожа Кёбесъ Шмицъ выбжала изъ комнаты съ такою торопливостью, что ленты отъ ея чепчика вздымались какъ флаги позади нея и ясно обличали, какъ высоко она ставила заботу о комфорт Томлинсона.

Лишь только Шмицъ удалилась, Свенъ вскочилъ съ мста въ такомъ глубокомъ волненіи, что еслибъ дальновидная хозяйка могла его видть въ эту минуту, то сильно бы призадумалась. Нсколько разъ прошелся онъ по комнат, потомъ схватилъ бинокль, чтобы взглянуть на дачу, озаренную солнечнымъ сіяніемъ, и опять положилъ его, потому что ничего не было видно, и снова зашагалъ по комнат.

Итакъ этотъ идеалъ, этотъ призракъ его мечты существуеть и живетъ такъ близко отъ него; это та блая фигура, которую онъ разъ въ вечернихъ сумеркахъ видлъ облокотившуюся на перила. И она замужемъ, она жена человка, который мучитъ ее безпричинною ревностью, который безъ сомннія ея недостоинъ, потому что когда же благородная женщина была оцнена по достоинству мужчиной и въ особенности же мужемъ, та же старая исторія, мрачныя главы которой онъ уже прочиталъ, тогда какъ глаза его впервые открывалась только на путаницу современной жизни. Все та же старая исторія, въ которой достойною слезъ и плача героиною была его мать, благородная, несчастная мать! Та же старая исторія, которую впослдствіи часто приходилось ему перечитывать. И не злая ли тутъ насмшка судьбы, которая заставляетъ его быть зрителемъ такой ненавистной трагедіи? И какой случай, какой лукавый духъ злобы руководитъ этимъ таинственнымъ, необъяснимымъ приглашеніемъ?

Вдругъ дверь съ шумомъ отворилась и оттуда вылетлъ Бенно, въ шляп, по обыкновенію, набекрень, толстой подъ мышкой тетрадкою, изъ которой онъ только что читалъ лекцію, и съ какою-то въ рук вещью, которая была прикрыта шелковымъ, краснымъ, нсколько поношеннымъ платкомъ.

— Тфу пропасть! что это ты еще притащилъ? спросилъ Свенъ, когда Бенно, сложивъ на столъ шляпу и тетрадь, поставилъ предъ нимъ закрытую вещь съ видимою торжественностью въ лиц и осанк.

— Нчто такое, что глубоко обрадуетъ тебя, родная душа, отвчалъ Бенно. — Посмотри — при этихъ словахъ онъ тихо снялъ платокъ и подалъ ему склянку подъ бумагою, проткнутою во многихъ мстахъ, а въ склянк сидла на деревянной лстничк большая древесная лягушка. — Посмотри на это прелестное созданіе, которое взираетъ на тебя такъ разумно своими большими и кроткими очами, и сердцемъ такъ радостно трепещетъ въ ожиданіи твоего привта. Еще вчера этому дтищу природы такъ хорошо подходили стихи Анакреона:

Живешь ты на цвтущихъ лугахъ,

Рзвйшься въ легкихъ прыжкахъ —