Въ двнадцатомъ часу

Тогда въ ночной тиши пронеслись звуки все громче и громче, огонекъ заблисталъ все ярче и ярче; это пароходъ быстро мчался по волнамъ. Еще нсколъко минутъ и онъ съ шумомъ промчался мимо лодокъ, которыя почтительно посторонились, давая ему мсто, и несмотря на то, зыбь, произведенная имъ,. сильно закачала лодки къ ужасу нкоторыхъ дамъ. Еще минута и шумное чудовище было уже далеко, и вотъ опять ничего не слышно, кром скрипа руля да всплеска волнъ.

Вдругъ пренеслось пніе съ акомпаниментомъ гитары изъ лодки, которая тоже отчаливъ отъ темнаго берега, выплыла на средину, залитую луннымъ сіяніемъ. То были студенты, пировавшіе въ прибрежной деревн. Лодка ихъ быстро скользила по блестящей поверхности. Они затянули псню искусными голосами:

«Съ горы бжитъ волна въ долину, а мой привтъ лежитъ къ теб, стройная смуглая красавица!»

Легкая лодка съ веселыми товарищами мигомъ опередила тяжело нагруженное судно, въ которомъ находилось большое общество. Все слабе и очаровательне доносились звуки псни издалека. Они пли:

«Тысячи привтовъ теб шлю; пора намъ разстаться; но какъ бы я хотлъ, чтобъ рука въ руку намъ съ тобой покоиться на лож глубокаго Рейна!»

Стихла псня и, снова ничего неслышно, кром шороха киля и всплеска веселъ.

— Какъ хорошо! сказалъ Свенъ.

— Да, отвчала мистрисъ Дургамъ: — мн бы хотлось, чтобъ было не такъ хорошо.

— Это почему?

— Потому что тогда мн было бы не такъ грустно, что во мн все такъ мертво и пусто.

Свенъ и мистрисъ Дургамъ по присоединеніи къ обществу очень мало разговаривали другъ съ другомъ, но все время оставались поблизости одинъ другого. Давно уже сдлано замчаніе, что въ подобныхъ обстоятельствах первые шаги длаются съ дерзкою самоувренностью, съ презрительнымъ равнодушіемъ къ свту, но за тмъ на долгое время наступаетъ сдержанность. Съ необузданнымъ пыломъ открываются врата святилища любви, но у самаго порога новички охватываются страхомъ и робостью. А Свенъ былъ до такой степени новичокъ въ такихъ обстоятельствахъ, что ему и въ голову даже не приходило воспользоваться силою, которая случаемъ ему сама въ руки давалась. Онъ чувствовалъ обожаніе къ Корнеліи, но время еще не дйствовало на него и любовь его на эту минуту была чиста и свтла, какъ далекія звзды на небесахъ. Одно желаніе у него было — видть счастливою эту прекрасную женщину. Для осуществленія этого желанія никакая жертва не казалась ему велика.

— Мертво и пусто! сказалъ онъ: — какъ это можетъ быть? Умъ, такъ богато одаренный, какъ вашъ, не можетъ быть пустъ; сердце, умющее проливать такія слезы, какія я сегодня видлъ, не можетъ быть мертво.

— Вы считаете меня гораздо лучшею, чмъ какова я въ действительности. Да, было время, когда душа моя была богата, была обременена богатыми дарами — но теперь не то. Я узнала, что свтъ иметъ только насмшку и презрніе для любви, и въ самыхъ счастливыхъ случаяхъ только равнодушіе. Такъ для чего же намъ дана эта драгоцнная жемчужина, цна которой непонятна для всхъ? Обмняйте эту жемчужину за мшокъ мдныхъ денегъ и раздавайте ихъ полными пригоршнями людямъ. Ваша заслуга предъ человчествомъ будетъ гораздо выше.

— Но я не нахожу, чтобы вы сами слдовали такому правилу въ жизни. Напротивъ. Пошлая бережливость, которая доставляетъ дружескія отношенія со всмъ міромъ, для васъ ненавистна. Для толпы вы холодны и горды; ваша холодность отталкиваетъ, ваша гордость оскорбляетъ.

— Потому что я напиталась лицемріемъ до пресыщенія; потому что я не считаю людей достойными, чтобъ для нихъ принимать на себя столько труда. Я никого не люблю, никого въ цломъ мір, и потому не хочу носить личину любви.

— Вы никого не любите? А ваши дти?

— А они разв любятъ меня? Не утшились ли бы они чрезъ двадцать четыре часа — что я говорю? опечались ли бы они даже, еслибъ я сейчасъ бросилась въ воду? Истинно, они даже не спросили бы обо мн, еслибъ и спросили, такъ ихъ сейчасъ же можно бы утшить общаніемъ подарить новую куклу или лошадку.

— На то они дти, а потому нельзя этому и удивляться. Дтей мы любимъ не потому, что они насъ любятъ, а потому, что они нуждаются въ нашей любви.

— Мои дти даже и въ любви моей не нуждаются, сказала мистрисъ Дургамъ: — они очень богаты и потому въ ихъ жизни всегда найдутся сотни рукъ, которыя будутъ имъ угождать.

— Но не будетъ сердца, которое ихъ любитъ. О, какъ бы мн хотлось, чтобъ вы знали мою мать! Она могла бы все вамъ передать, что я желалъ вамъ сказать и что отчасти не смю, отчасти не умю выразить вамъ.

— Вы очень любили свою мать?

— Какъ и она меня. Я понимаю, чмъ можетъ быть мать для своего сына, чмъ можетъ быть сынъ для своей матери. Мать моя была несчастна, какъ и вы, но по такой ли причин — не знаю, не хочу и не смю знать. Она любила моего отца съ такою силой, что смло разорвала преграды, указанныя обществомъ для нашихъ страстей, и все принесла на жертву своей любви: свое доброе имя, свое спокойствіе. Бдная! она презирала игру. Выигрышъ не иметъ никакого отношенія съ такою ставкой.

— Вашъ отецъ не стоилъ вашей матери? спросила мистрисъ Дургамъ, и ея голосъ дрожалъ.

— Вамъ скажу — нтъ!