В двух шагах от мечты (СИ)

— Гейл, пожалуйста… — прошу я его обернуться, проводя пальцами по твёрдым мускулам, но он, стиснув зубы, продолжает молчать. — Прости меня, — ещё раз прошу я и тихонько сползаю с кровати.

Мне лучше уйти. И я сбегаю. Как обычно. Ну и пусть. Я встаю, надеваю брюки и подхожу к двери.

— Куда ты собралась? — наконец прерывает он молчание.

Парень наблюдает, как я завязываю шнурки на ботинках, и ждёт объяснений. А их у меня нет. Мне просто хочется бежать.

— Хочу прогуляться… — вижу, как Гейл недовольно хмурится, хотя сам тянется к брюкам, но я останавливаю его, — одна. Мне нужно побыть одной.

Он не спорит. И я ему благодарна.

Я накидываю широкий чёрный капюшон и быстрым шагом бегу вдоль окраин Шлака. Ветер подталкивает меня своей рукой, как бы уговаривая двигаться быстрее. Он срывает сухие пожелтевшие листья с костлявых веток и, закрутив их, швыряет мне в спину, будто говоря: «Вот что ты заслужила».

Я сворачиваю на знакомую тропу, подхожу ближе и, застыв, смотрю на дом, в котором жила столько лет. Вернее на то, что от него осталось.

Я пытаюсь представить себе, как вхожу в дверь и попадаю в гостиную, вижу, как Прим несётся ко мне, раскрывая объятья. Мама выглядывает из кухни, натирая полотенцем тарелку…

Желая прогнать воспоминания, судорожно вдыхаю несколько раз и зажмуриваю глаза. Каким-то образом мне удалось запереть эти картины в тайнике души, но, когда я оказалась здесь, они вышли наружу. Эти образы опутывают меня, словно паутиной — из них никак не вырваться. По щеке скатывается теплая слеза.

Я смотрю на старое дерево, которое совсем не пострадало от пожара и вспоминаю, как Пит стоял, прислонившись к нему плечом, засунув руки в карманы. На сознание потоком ледяной воды обрушивается его голос, его улыбка, его теплый взгляд, то, как он нервничал рядом со мной, то, как он слушал и как много говорил, то, как он любил меня…

Все моё существо хочет бежать, бежать без остановки к его дому, чтобы среди множества окон найти то единственное, то родное его окно, залитое тусклым светом ночника. Где-то там, возможно, сидит он, с усталым взглядом и красными глазами, опять рисует, рисует меня. Но некуда бежать, потому что его там больше нет. И я иду искать любимого совсем по другому адресу.

Слезы рвутся на свободу, наступая с каждой секундой всё сильнее. Я стараюсь не впасть в истерику, ведь единственное, о чем я могу сейчас думать — это он.

Поднимается неуемный ветер, подгоняя меня, пока я иду по чёрной пыльной тропинке, а под ногами хрустят холмики опавших листьев.

Городское кладбище совсем небольшое. Я петляю вдоль неровных рядов с деревянными табличками, мимо покосившихся крестов и безымянных могил, забытых и рассохшихся от времени.

Кладбищам идет осень. Не весеннее молодое разнотравье или летнее буйство красок, кажущееся чем-то неуместным в этом вечном месте скорби, а увядание. Сон. Забвение.

Небо затягивают темно-серые гневные тучи, скоро начнётся дождь, но я не ощущаю свежести, напротив, дышать становится все тяжелее — что-то скорбящее ноет внутри и не дает вздохнуть полной грудью…

Наконец, я нахожу его.

Пит Мелларк

Дорогой сын и брат.

Наша жизнь не заканчивается смертью…

И чуть ниже второе имя.

Примроуз Эвердин

Их похоронили в одной могиле. Как так могло случиться, что два человека, которые были для меня дороже всех, оказались по ту сторону завесы вместе?

Я медленно опускаюсь на колени перед скромным деревянным надгробьем и глажу землю. Кто-то посадил рядом сирень. За полтора года она успела окрепнуть, а сейчас готовится уснуть крепким сном, чтобы весной ожить снова. Только я вот больше не оживу.

Горячая слезинка капает на моё колено.

— Утёнок… — могу лишь прохрипеть я: на большее не хватает сил.

Мы могли находиться в самом эпицентре бури: голодать, умирать, болеть, но стоило ей заглянуть мне в глаза с улыбкой на лице, и она избавляла меня от всех страхов и тревог. Ради неё я могла свернуть горы.

То, что я ощущаю нельзя сравнить с физической болью, это нечто иное. Боль испепеляет изнутри. Она тихонько ждала своего часа, чтобы набраться сил и снова вылезти наружу сквозь кровоточащие рубцы на душе.

К горлу подступает ком, и я кричу… кричу безмолвно, сама себе… кричу в никуда, раз за разом проводя рукой по вырезанным именам.

Достаю из кармана рисунок Пита, тот самый, который я когда-то вырвала из его блокнота и кладу на могилу, прикрепляя камнем.

— Это твоё… прости, что не сказала, пока не стало поздно. Я люблю тебя, Пит.

— Китнисс? — наверное, мой рассудок совсем сошёл с ума, потому что я слышу его голос. Я поворачиваюсь и вскрикиваю, встречаясь с парой небесно-голубых глаз. Таких родных.

— Это ты? — переспрашивает парень и, подняв с земли, сгребает в охапку и с силой прижимает к себе.

— Рай, — хриплю я, заливаюсь слезами, уткнувшись в его куртку. Он пахнет хлебом и домом, почти как Пит. — Прости меня, Рай, — повторяю я, размазывая слезы и сопли по плечу среднего Мелларка, но тот лишь смеётся. Громко смеётся!