В этой истории не будет злодея, и человек есть закон

— Я всех подвёл. — Он закрыл руками лицо, но это было ни к чему. Лин и без того не видела ни одной эмоции на его лице. Хён Сок с детства любил прятаться. — Я подвёл тебя, Лин. Я позволил им проникнуть в твой дом. За всю свою жизнь я не чувствовал себя хуже.

— Это наш дом. Не только мой. Я здесь на иждивении.

— О чём ты говоришь?

— Ты содержишь меня с пятнадцати лет. Так что это правда.

Хён Сок так привык быть главой семьи, что совсем позабыл о том, что и не обязан ею оставаться. Никто не просил его, но он сам всё решил. И решал до сих пор, ведь это было куда проще, чем признавать, что этим он пытается скрыть худшую из своих ошибок. Теперь они оба явно ощутили, как пространство между ними наэлектризовалось. Последние шесть лет их одинокой совместной жизни пролетели как миг. Они ничего в них не переменили. Всё настоящее стало старой бессмыслицей.

— Я скажу кое-что, и ты готова к этому разговору.

— Вернее, это ты готов.

— Может и так, но я начну его только потому, что тебе это необходимо.

— А ты делаешь всё, лишь бы не признаваться, что тоже что-то чувствуешь. — Былое сострадание к нему вдруг прошло. Хён Сок снова напомнил ей того самого брата, что легко позволял себе поднять на неё свою тяжёлую руку. — Отчаяние, обида, зависть, ревность — вот то, что ты готов бесконечно терпеть. Тебе главное перед самим собой выставить себя посмешищем.

— Не говори об этом так.

— Ты всегда ненавидел меня, — Лин пыталась оставаться уверенной, но голос её предательски задрожал, — но ты ошибался. Мама любила нас одинаково, и, хочешь ты или нет, это правда.

— Думай обо мне что угодно, но я никогда не объясню тебе всей истины. Так будет лучше.

И в этом он тоже был честным. Лин никогда не смогла бы принять того, что Бао была не идеальной. Ведь когда ни отца, ни брата в жизни нет, ничего другого не остаётся, кроме как ухватиться за последнюю спасительную соломинку. У Лин никогда не было никого, кроме мамы. Хён Сок же продолжать жить с одними лишь образами Му Хёна и Бао. Они оба были никудышными отцом и матерью. Родители давно ушли, а их бывшие дети стали несчастными взрослыми.

Хён Сок смог бы вынести любое презрение, только бы Лин не теряла того мнимого мира, в котором её оставила мать. Её бы это сломало. Квон Лин необходимо было знать, что хоть кто-то в этой Вселенной привязался к ней безусловной любовью.

— Тогда я просто не мог придумать ничего другого. — Начал Хён Сок, стараясь смотреть прямо на Лин, что отвечала ему тем же. Впервые за долгое время их глаза наконец встретились, но как неожиданно это случилось, так же стремительно и закончилось. Взгляд Лин остался прикован к насквозь проколотой руке брата. — Я никогда не видел, как вел себя отец, а парни в школе колотили друг друга направо и налево. Ты была права, я выбрал себе плохой пример. — Разум его в момент решил стушеваться, но он задержал его, замер и наконец произнёс. — Мне жаль, что тогда я допускал такого себя до тебя.

Он сказал лишь о себе, но на самом деле хотел всё списать на Бао. Она не могла не замечать. Любая хорошая мать тут же увидит, что с её детьми творится что-то неладное. А у Квонов всегда и всё шло не так. Для собственного же блага Бао закрывала глаза на все их недостатки. В подростке Хён Соке она видела лишь задумчивость, присущую всем юношам его возраста. На самом же деле тогда он возненавидел себя впервые. Действительность наконец открыла ему глаза на то, как глубоко он заблуждался.

Ещё давно всем казалось, что семейство Квонов одно из самых благополучных, что только можно себе представить. Отец занят работой, мать не забывает про дом, дети отлично пристроены в школе. Но никто и не хотел знать о том, что семье Му Хён предпочёл работу, Бао всю себя отдала сожалениям, а свои всеми любимые обеды Лин паковала сама. Хён Сок водил её в школу чаще, чем она думает. Память, как и любая другая материя, имеет свойство выцветать. Для Лин в прошлом пропали любые краски, кроме тех, что касались глаз мамы Бао и оттенков синяков от брата.

— Я всю жизнь сожалел. И до конца дней своих буду помнить о том, что сделал тебе. И я не хочу, чтобы ты прощала меня. Я должен мучаться этим. Я должен умереть с мыслью, что отработал всё то, что задолжал тебе. Но я так сожалею.

В подобные моменты надлежало плакать, но Хён Сок не мог. Он настолько давно истязал себя, что привык к ударам плетью. И мысли эти до того въелись в его сознание, что сохранятся на нём вечным шрамом. Они отпечатались на веках тенью, а на языке вкусом горечи. Хён Сок знал эту песню куда лучше, чем себя самого и всё его жизнь составляющее. Он был гением самонаказания и многолетних пыток. Слишком долго он пытался сберечь свою скорбь в этом коконе. Но продолжаться так больше не могло.