В голове моей опилки...

Наутро я проснулся без признаков похмелья и после титанического завтрака из трех видов пирожков и ведра чая мы выдвинулись в село. Обстановка на элеваторе была грустной: мужики отчего-то надеялись, что корреспондент областной газеты, как фокусник из рукава, сейчас же вытащит деньги. «Офис» закупщиков как пустовал с октября, так и пустует, короче, ничего нового и интересного, но материал я набрал, фотографии сделал, остались пара телефонных звонков, но и из города позвонить можно. Пора возвращаться. «В ночь не поедем, метет, – сообщил фермер. – Сейчас ко мне рванем, баню истопим, выпьем-поедим». У меня перед глазами запрыгали оранжевые точки приближающегося обморока. Пришлось вежливо отказаться и намекнуть, что может возникнуть нужда в доборе информации, а из медвежьего угла с «Санта-Барбарой» до села с кондачка не добежишь.

Фермер понятливо кивнул и отвез меня в гостиницу, ну или чем бы это ни называлось. Представьте двухэтажный барак из кирпича, в котором из живых – только вахтерша, ее кот и телевизор. Больше в этой юдоли скорби никого не наблюдалось. Вахтерша выдала мне вафельное полотенце и отвела на второй этаж. «Тут теплее», – объяснила она. Теплее, чем на улице – безусловно, но пар изо рта все же предательски показывался. Впрочем, комнатенка два на два с половиной метра (ни в одном слове не соврал) обогревалась, судя по всему, за счет телесной теплоты постояльцев. Не умирали же они тут массово, в самом деле. Невеселые размышления мои прервал деликатный стук в дверь. Это приехал мой фермер! Жена, увидев, что он один, развернула его с порога, вручив для «худенького из газеты» кастрюлю с фаршированными мясом перцами, буханку хлеба и – да-да – полтора литра самогона.

Задевая плечами стены «номера», фермер неловко повернулся и вышел, сообщив уже из коридора, что завтра утром заедет. Я сел на кровать, налил полстакана, выпил, не закусив, а потом вытащил диктофон и, пока хмель не ударил, тихонько напел несколько песен: «Ой, мороз-мороз», «Ходють кони», «Степь да степь кругом» и что-то еще из соответствующего репертуарного списка. За окном видно было только желтое пятно раскачивающегося на ветру фонаря. За пределами светового круга царила ночь. Я сидел у окна, одинокий, как ледокол, застрявший во льдах, пил самогон, ломал хлеб руками и макал его в обжигающую жижу подливки. С ленты диктофонной кассеты доносилось пение моего трезвого собеседника...

Чем хорошо ремесло газетного репортера – так это одиночеством. Ты себе и фотограф, и писарь, и имиджмейкер. Телебригада – это микроавтобус с корреспондентом, оператором, водителем, а то еще и с осветителем, звукачом, режиссером. Мне такой вавилон никогда не нравился. Из минусов – опять же одиночество. Ведь не все репортажи сопровождаются просмотром сериалов в теплых хатах. Когда я приехал в бесланскую школу через год после ее захвата террористами, я первый раз заплакал в голос где-то в классе химии, что ли. Этих слез никто не видел, а мне очень был нужен кто-нибудь рядом. Репортаж получился, как обычно, деловым, информативным, с кучей собеседников и статистических выкладок. Совсем чуть-чуть эмоций я позволил себе все в той же отдушине «Закулисья...».

***

ЗАКУЛИСЬЕ БЕСЛАНА: ХРУПКОСТЬ МИРА

В 2007 году в День борьбы с терроризмом по всей России прошла акция «Без слов». Она была посвящена печальным событиям в Беслане. Глупо пересказывать сейчас ход захвата террористами школы № 1, все без исключения СМИ в течение трех дней давали полную раскадровку событий. Да и ежегодно не забывают напомнить о трагедии, подкидывая новые подробности. Тем более что Беслан стал этакой информационной прелюдией к следующей буквально через неделю другой трагической дате – 11 сентября. К слову сказать, террористическая атака на Всемирный торговый центр, удар в самое сердце Америки, сопровождается громкими заявлениями, результатами расследований, документально-художественным фильмом. Бесланские события до сих пор окутаны завесой тайны. Я не был в Америке, зато смотрел фильм «911». А был в Беслане и не видел ничего, кроме слез, копоти и могил. В этом году – «Без слов». Хотя пора бы уже сказать что-то конкретное, важное, то, чего ждут матери погибших в школе детей. Ведь столько лет прошло...

Я был в бесланской школе в первую годовщину захвата. Сказать, что это страшно, – ничего не сказать. Когда я въехал в город со стороны Владикавказа, казалось, что Беслан превратился из кавказского города с его пышными садами, достойными стариками и запахом шашлыка в одно большое скорбное кладбище. Дорогу к школе № 1 покажет здесь любой, как не ошибется человек в поиске могилы своего близкого.