В голове моей опилки...

Потом были, конечно, три солнечных дня в Хосте, когда кончились сигареты, продукты и чистые носки. Когда ваш корреспондент рвал виноград на улице и жарил целую сумку улиток, выловленных в море. Был поезд до родного города, где пассажиры подозрительно посматривали в сторону черных, обросших парней с рюкзаками. Так закончилось наше путешествие, которое должно было поставить точку в исследовании "Парящей птицы". Кому как, но мне совсем не жаль, что приходится ставить многоточие. Подождем...

***

Я бывал во многих пещерах. Это тот самый космос, в котором всегда мечтал оказаться, только на Земле. Вообще, надо признать, Земля – удивительное место. Вечно изменчивая, она никогда не перестанет добавлять к своему облику «белые пятна», что бы ни говорили бывалые путешественники. И я готов признаться в любви своей профессии. Однако, сдается мне, в этих строках слышится пафос, обычно несвойственный вашему покорному, так что давайте приземлимся. В этот раз – ближе всего к космосу в его обычном понимании: я верю, друзья, караваны ракет промчат нас... и все такое.

КАК ИХ БЕРУТ В КОСМОНАВТЫ

Американские астронавты считают испытание на вращающемся кресле Барани нарушением прав человека – зачем подвергать себя страданиям, если от расстройства вестибулярного аппарата в невесомости можно избавиться при помощи лекарств? Но российские доктора уверены, что вся эта химия, которая, кстати, вызывает сонливость и снижает работоспособность, ни к чему. Космонавт должен быть «сделан из стали» и уметь справляться с физиологическими проблемами самостоятельно. А для этого надо рано или поздно подвергнуть себя стрессу и в кресле Барани, и в кабине центрифуги.

Кресла Барани (оно названо так по имени австрийского физиолога начала прошлого века) я боялся больше всего. Это приспособление выписывает такие пируэты, что потерять лицо, находясь в нем, проще простого. Но испытание моего вестибулярного аппарата оказалось далеко не первым и не последним мучением, которому меня подвергли в Центре подготовки космонавтов им. Юрия Гагарина (ЦПК). Там уже лет восемь можно за деньги почувствовать через какие тернии лежит дорога на орбиту.

«А вы выдержите?» – насмешливо спросил сотрудник ЦКП, выслушав, какие испытания я хотел бы пройти в Звездном городке. Есть только один способ проверить. Во врачебном кабинете медсестра опутала мою грудь проводами и сняла электрокардиограмму. Впереди – центрифуга, поэтому, если с сердцем и сосудами что-то не так, можно потерять сознание. ЭКГ – тьфу-тьфу – в норме, зато давление оказалось высоковато. «Волнуетесь?» – спрашивает врач. Волнуюсь, конечно. «Кофе пили?» Пил, а зря. Заставляю себя успокоиться, и через несколько минут манометр показывает допустимые цифры.

В ЦКП есть центрифуга ЦФ-18, не имеющая аналогов в мире. 18 – это радиус вращения в метрах. Во время работы эта 306-тонная махина может создать 30-кратную перегрузку, разогнавшись до 270 км/; тогда в комплексе, где установлена центрифуга, «сквозняки» гуляют со скоростью 75 м/сек. У кабины четыре степени свободы, это позволяет моделировать любые ситуации, вплоть до полной имитации перегрузок во время выведения корабля на орбиту. Аппарат вращается на тончайшем слое масла, подаваемого под давлением. Космонавты ЦФ-18 недолюбливают – вращение по четырем осям сразу выдержать тяжело. Им по вкусу ЦФ-7, центрифуга поменьше и «более домашняя». Поскольку в мою подготовку вошла имитация посадки спускаемого аппарата, отправляемся в зал, где установлена «семерка».

Кабина находится на конце ажурной металлоконструкции. Внутри чисто, стены обшиты слоем мягкой белой ткани, как в палате для буйнопомешанных. Укладываюсь в кресло, техники надевают на ухо датчик пульса, на руку – манжету тонометр, в ладонь вкладывают тангету – рычаг, который разожмется, если я потеряю сознание, и остановит вращение. Двери, захлопнулись, тишина. Оглядываюсь – надо лбом обруч с видеокамерой и разноцветными лампочками. Во время испытания они будут загораться, а я должен нажимать специальную кнопку на тангете – так врачи измеряют время моей реакции. «Все в порядке?» – спрашивают из операторской. «Все нормально!» – отвечаю, а в голове проносится: «Надеюсь, никто не оставил в кабине гаечный ключ...»