В горах Тянь-Шаня

Я внимательно пригляделся к соленой горе. Ее породил ручей, вытекающий из-под горы. Видимо, где-то в глубинах земли он омывал отложения солей, протачивал в них пещеры, насыщался ими и выносил наружу. Здесь вода испарялась, а соли отлагались. Мне рассказывали, что после весенних дождей и таяния снегов из соленой горы иногда вырывались фонтанчики воды, напоминая гейзеры. В книге «Россия — полное географическое описание нашего отечества», изданной в 1963 году, в 18 томе, посвященном Киргизскому краю, рассказывается о том, что вблизи селения Каркары местные жители из соленого источника вываривают соль. Вероятно, это упоминание относится к нашему месту. Когда же добыча была прекращена, здесь выросла соленая гора.

Походили по соленой горе, посмотрели на кристаллы. Они недолговечные, надавишь на них пальцем — распадаются, оставляя влагу, быстро разрушаются на воздухе, теряя воду, и превращаются в порошок. Кристаллы безвкусны. Впрочем, белый поверхностный порошок слегка солоноват.

Недалеко от соляного купола горы нашлось чудесное место для бивака среди зарослей богородской травки, пижмы, душицы, русского василька и многих других цветущих растений. Было это место к тому же и необычным; множество мелких и крутых холмов на своей вершине венчались ямами с крутыми стенками, будто здесь когда-то очень давно кто-то нарыл вертикальные шахты, теперь засыпанные ветрами и потоками воды. И тогда я начинаю догадываться: ручей размывал соли, образовывал пустоты в земле, над ними земля и провалилась. И здесь лисы и барсуки понарыли свои катакомбы.

На ночлег остановились поздно, после захода солнца за горы. Вокруг холмы и молчаливые курганы, застывшие в извечном покое. На вершине одного из них на фоне угасающей зорьки виднелся высокий черный камень. Уж не каменное ли там изваяние? Спустился в обширный лог, поднялся по его противоположному склону и направился к кургану с камнем. Теперь от цели моего пути разделяла небольшая ложбинка. Я пересек ее, поднялся и… не поверил своим глазам. Никакого камня на кургане не было.

Только тогда я догадался: на курган, скорее всего, забрался волк или лиса и, застыв в неподвижности, наблюдал за нами. Ночь выдалась ясная и тихая и после жаркого дня казалась холодной. Среди ночи долго и хрипло тявкала лисица, очевидно, выражая негодование появлению в ее исконной обители человека, а фокстерьер волновался и ворчал. Утром температура упала до девяти градусов, и нам не хотелось выбираться из теплой постели. Но вот из-за горы показалось солнце и на бивак упали его теплые лучи.

Прошло много лет после моего путешествия недалеко от этих мест — в горах хребта Терскей-Алатау. Там на русском васильке я нашел много красноголовых муравьев формика трункорум. Они рьяно охраняли цветки от прожорливых бронзовок. Не случайно, конечно. На растении находились капельки сладкого сока, то есть между муравьями и растением существовало что-то подобное симбиозу. Теперь я вновь встретился с этим растением. Васильков было много. И здесь они были в большом почете у муравьев, но только других. Всюду виднелись на них черные муравьи формика фуска, и значительно меньших размеров — лазиус нигер. На одном васильке я нашел дружную компанию крошечных, едва ли не более одного миллиметра, светло-коричневых муравьев лептотораксов. Все они были очень заняты: кто слизывал сладкие выделения или соскребывал с растения их загустевшие остатки, а кто по-хозяйски прогуливался по цветку, защищая его от возможных домогателей. У муравьев охрана «дойных коровушек» соблюдалась строго и неукоснительно. Одного формика фуску я застал за настойчивой охотой за крошечными, едва различимыми глазом, трипсами — любителями цветков, нередко приносящими им урон. Другой перегонял с места на место маленькую юркую мушку-пестрокрылку, а та ловко увертывалась от своего преследователя. Пестрокрылки откладывают яички в завязи цветков, в них и развивается потомство. Каждый вид пестрокрылки приспособился жить только в строго определенном виде растений.

Муравьиная опека, судя по всему, оказывала благотворное влияние на цветки-прокормители: на тех васильках, где их почему-либо не было, кишели черненькие трипсы, свободно разгуливали пестрокрылки.

На противоположном склоне ущелья среди зарослей караганы от куста к кусту крадется какой-то зверь. В бинокль я узнаю сурка. Обычно, завидев человека, он оповещает своих собратьев о грозящей опасности громким и хриплым криком, разносящимся далеко по горам. Теперь же остались самые осторожные, молчаливые зверьки. Один охотовед, с которым я поделился опасениями о чрезмерном истреблении сурков, рассказывал, что как только бригада охотников покидает места их обитания, там вновь появляются сурки.

— Откуда же они берутся? — спросил я.

— Кто их знает! Наверное, понимают опасность, отсиживаются в своих норках. Зверь-то смышленый.

— Куда же нам ехать дальше! — стал допытываться как всегда нетерпеливый Николай.

— Потерпите немного. Сейчас поедем обратно в Каракемир, где должно быть еще одно интересное место.