В горящем золотом саду

Реа и представить не могла, чтобы сейчас кто-то сделал бы подобное для Васы, стремился бы сохранить память о нем.

– Для Айи Ксиги, – поправил Михали.

– Какое милое уточнение, – пробормотала Реа, но без обиды в голосе. Как она могла сердиться здесь, где рукой подать до материнского наследия?

Она обогнула вещи, наклонилась и осторожно погладила пальцами пыльные корешки. Может, Михали согласится взять какую-нибудь книгу домой и перевести несколько страниц для Реи? Ей следовало бы выучить старый тизакский, раз выясняется, что мать была из рода святых.

У дальней стены, которой едва касался свет фонаря, возвышался пьедестал вроде того, который Реа видела в церкви Парагу, но без портрета. Без лика матери, приносящего утешение.

Девушка развернулась, озираясь по сторонам.

– Что ты ищешь? – спросил Михали. – Боюсь, главная часть алтаря сгорела вместе с церковью.

– Жаль, – поникла Реа. – Я просто хотела взглянуть на маму.

Михали подпер ладонью потолок.

– Думаю, что-нибудь найдется, но оригинальных портретов, как в Парагу, почти не сохранилось. Они находятся в горных церквях, вместе со старинными рукописями, которые мы сумели сохранить.

Реа опустилась на колени напротив стопки книг, на которой покоилась серебряная шкатулка, и спросила:

– Она на всех такая?

– Какая?

– С вуалью.

Михали затих на секунду, а затем сконфуженно проговорил:

– Ну… Я, если честно, других не видел.

Реа ошарашенно вскинула голову. Михали только на один портрет мельком посмотрел, а считает, будто имеет право сомневаться в ее родстве!

– Почему?

– Если Васа узнает, где они спрятаны, от них останется лишь пепел, – резко сказал Михали. – Верующие хранят каждое изображение как зеницу ока и поклоняются святой, как в той церкви, а более ничего не имеют. Они даже не видели это богатство, – добавил юноша и махнул рукой на книги, одеяния и чаши. – А тебе выпала великая честь. Тебе, с ума сойти!

– Но именно ты меня сюда привел, – напомнила Реа. – И досада в твоем голосе как-то не к месту.

– Да, но… – Михали осекся и взъерошил волосы. – Я хотел, чтобы ты поняла, на что претендуешь, называясь ее дочерью.

Реа пожала плечами.

– Я ни на что не претендую, – она не знала, что еще добавить, и умолкла.

Михали не стал принуждать ее к развернутому ответу. Он и сам многого не понимал, судя по тяжкому вздоху и понурому виду.

Что ж, нет смысла на него отвлекаться. Реа приоткрыла серебряную шкатулку, и петли так громко скрипнули, что она испугалась, как бы они не отлетели.

Внутри лежали три цепочки с кулонами, краски на них были яркие, в отличие от остальных спасенных реликвий.

Реа покрутила один из кулонов в пальцах и заметила крошечную защелку на боку, которую легко можно было принять за трещину. Она аккуратно подцепила ее ногтем, и кулон раскрылся. Значит, это не просто подвеска, а медальон с чьим-то изображением.

Однако портрет оказался испорченным, но по уцелевшим мазкам краски Реа догадалась, что его грубо соскребли, повредив и сам медальон. Девушка сощурилась, всматриваясь в цвета: синий, красный, золотой и черная линия с краю, похожая на очертания плеча.

Реа отложила медальон и взялась за другой. Он открылся быстрее, но тоже оказался в плачевном состоянии, и сейчас невозможно было разобрать, каковым изначально являлся рисунок.

– Что там? – спросил Михали, но Реа молча подхватила третий медальон и раскрыла на ладони.

В нем почти все уцелело, как снаружи, так и внутри. Сохранилась и краска, осыпалось лишь несколько синих и красных мазков. Рисунок чуть потрескался, но миниатюру можно было различить. Реа смотрела на портрет женщины с черными волосами, что и у нее самой, и с такой печальной улыбкой, что ее передал бы даже самый никчемный художник.

Сомнений не оставалось. Это ее мама. Айя Ксига.

«Она бы хотела, чтобы я пришла сюда, к ней, – подумала Реа. – Она бы поняла, зачем я так поступаю».

– Мала! – ахнул Михали, и Реа вздрогнула от неожиданности. – Это она?

– Да, – ответила Реа и поднялась, чтобы поднести портрет к свету. – Он не такой, как в Парагу. На маме нет вуали, она выглядит…

– Молодой, – перебил ее Михали. – Совсем юной. Но Айя Ксига, которой поклоняются в церквях… Ее изображали по-другому. Должно быть, как раз поэтому медальоны и спрятаны здесь, но… это точно она.

– Теперь ты мне веришь?

Михали бережно взял медальон и перевел взгляд с изображения святой на Рею.

– Ты и впрямь ее дочь.

Она кивнула.

– Я помню маму такой, как на портрете. Не совсем, конечно, я же не видела в ней святую, – Реа взяла юношу за запястье и опустила его руку с медальоном. – Я не пытаюсь предъявить права на вашу святую, Михали. Я хочу почтить память матери.

– Понимаю, – согласился Михали, но взгляд его был каким-то странным, а в интонациях проскальзывало изумление, от которого Рее становилось не по себе.

– Что такое? – спросила она.

– Ничего. Но теперь, когда я знаю, на что обращать внимание, я и правда замечаю сходство. А с вуалью…

Реа нахмурилась.

– Что с вуалью?

Михали приподнял ее подбородок к свету, и Реа поежилась под изучающим взглядом.

– Вышло бы один в один, – договорил Михали. – Мы можем сказать, что это ты.