В гору

На востоке обозначился едва заметный светлеющий полукруг. К нему, легко покачиваясь на ветру, тянулись черные шпили сосен. Начинался Большой бор. Вилис вспомнил, как он шел через него вместе с Эльзой прошлой осенью. Как пустынно тогда было в этой местности, не слышно было ни лая собак, ни пения петухов. Лишь на западе временами громыхали орудия, рвались снаряды. В Курземе еще до сих пор грохочет. Как странно — война еще бушует с жуткой ожесточенностью, а здесь люди уже борются за расцвет мирной жизни. Значит, верят, что немцу не вернуться. Скорее бы сдавить ему горло, тогда с фронта возвратятся люди, которые так истосковались по мирному труду.

«Эльза, наверное, уже встала и читает. — Мысли Бауски обратились к дому. — Сидит на диване, в ватнике и валенках. Маленькая и теплая, как на вербе барашек. Скоро, через полгода, она станет матерью, и будут в доме два таких барашка — побольше и поменьше».

На крутом подъеме, где дорога шла в гору, лошадь споткнулась. Возчик и Канеп выскочили из саней, чтобы помочь ей освободить ноги, запутавшиеся в клубке проволоки. Бауска тоже хотел вылезть, но Канеп удержал его.

— Сидите, товарищ Бауска! — крикнул он. — Мы сейчас же поедем дальше.

В это мгновение поблизости раздались два выстрела, Вилису в спину ударило что-го твердое и горячее, он еще услышал автоматную очередь, и его сознание начало заволакиваться. Ему казалось, что он по-прежнему на поле боя, что больше нигде и не был, а Эльзу, свою работу, людей, строящих новую жизнь, видел лишь в коротком сне перед наступлением. Он уже не чувствовал, как склонялся головой на спинку саней, как текла теплая струя крови, текла и остановилась, и вместе с нею остановилось сердце, только что бившееся, полное любви к людям, восстанавливающим жизнь, к Эльзе, готовящейся стать матерью, к своему еще не рожденному ребенку, которого ему лишь мысленно довелось покачать.

19 ПАРТОРГ ВОЛОСТИ

Озола вызвал к себе секретарь уездного комитета Рендниек. Усадив его на стул против себя, он некоторое время молчал, словно обдумывая, как лучше начать разговор.

— Товарищ Озол, — сказал он наконец, — ты неплохо работал в нашем аппарате, поэтому не пойми превратно то, что я тебе скажу. Мы решили послать тебя на работу непосредственно в волость. У новых работников не хватает опыта, политического образования, и они сами не справляются. Надо им помочь. В каждой волости нужен партийный организатор. Парторгам предстоит трудная работа. Она потребует большой настойчивости, выдержки, гибкости. Мы посылаем тебя в твою родную волость. С одной стороны, тебе там легче будет работать, так как ты знаешь людей. С другой стороны — это трудная волость. Убийство Бауски говорит о том, что там, очевидно, находится бандитский центр. И ты ни на минуту не должен забывать, что бандиты нападают из-за угла, стреляют в спину. Это тоже война, и ты знаешь, что на войне партийцев ставят на самые ответственные участки.

— Я это понимаю, — коротко ответил Озол.

— Тогда ты и другое поймешь — что новая должность не понижение по работе, а почетный долг партийца, — сказал Рендниек наконец-то, с чего хотел начать.

— Любое поручение, которое дает мне партия, я рассматриваю, как выражение доверия, — ответил Озол с жаром.

Получив более подробные указания, он простился с секретарем, зная, что у того занята каждая минута. Придя домой, Озол прежде всего уложил книги — своих надежных советников, к которым он обращался повседневно. Укладываясь, он наткнулся на взятую недавно у Вилиса Бауски книгу, на которой было написано имя ее владельца. Взять книгу с собой или отдать Эльзе? Все-таки надо отдать. Необходимо навестить Эльзу, проститься с нею перед отъездом. После похорон Вилиса она захворала, и врач, несмотря на ее сопротивление, заставил ее побыть некоторое время дома. Как это тяжело — именно теперь она должна сидеть в комнате, где все напоминает о любимом человеке; вечером, в привычный час, она смотрит на часы, потом обращает взгляд к дверям в ожидании, что они откроются и войдет он — добрый, надежный друг. Снова и снова сердце сжимается от боли при мысли, что он уже никогда, никогда не придет.

У дверей квартиры Эльзы Озолу пришлось подождать. Он сердился на себя за свое тайное желание не застать ее дома. Тогда он смог бы оставить в почтовом ящике записку, дескать, был, но не застал, желает ей поскорее поправиться, быть стойкой в горе и так далее. Это было бы значительно легче, чем смотреть на бледное лицо, полное тоски и боли, слушать глухой от сдерживамых слез голос.

К дверям приближались медленные шаги. Щелкнул ключ. Дверь открыла Эльза, в ватнике и валенках. Ее хрупкая фигурка стала как бы еще меньше. Несмотря на то, что Эльза скоро должна была стать матерью, она сама напоминала ребенка, нуждающегося в поддержке, в дружеском слове и теплой ласке.

— Я, наверное, побеспокоил тебя, — извинился Озол. — Поднял тебя, больную, с постели.