В гору

Она наконец чувствует, как на ее голову, на ее окаменевшую голову, падает теплая капля, затем еще одна, еще и еще. Пусть падают, пусть увлажняют песок, тогда на могиле Карлена пробьется травка, ветры принесут пушинки одуванчика, те прорастут и зацветут, желтые, как солнце, как солнечные зайчики, которые Карлен в детстве ловил на стене, когда Мирдза играла с зеркальцем. Мирдза была сестричкой Карлена. Была? Как трудно это представить. Нет, она существует где-то вне этой пустыни. Там существует и Юрис, который когда-то играл с детьми, усадив их к себе на колени. Малыши весело смеялись, держась друг за дружку. Как же это случилось? Была семья: муж, дочь, сын… А теперь остались только Карлен в своей могиле и она, окаменевшая от горя женщина. Но дождь льет и льет, ее каменные волосы стали мокрыми, и теплая влага просачивается все глубже, камень рыхлеет. Она уже чувствует — тяжелая рука лежит на ее плече. Это рука Юриса. Значит, он не где-нибудь в другом месте. Он здесь, рядом, он обнимает ее плечи, его рука тяжела и временами вздрагивает. Но на ее голову продолжают падать теплые капли, и вдруг она поняла, что это слезы Юриса, что он плачет по своему сыну, — на ее волосы падают слезы отца Карлена, они проникают в ее окаменевшее сердце, оно начинает пульсировать и мощной волной гонит по жилам что-то теплое. Вот это теплое уже подкатило к глазам, давит и внезапно прорывается, прокладывая дорогу прегражденному ручью, который теперь начинает мчаться по щекам и, как ливень, орошает сложенные на коленях руки. Она плачет! Плачет и Юрис, обняв ее, прильнув к ее плечу. Теперь она отчетливо чувствует, как в его груди бушуют мучительные рыдания, и это так необычно, что он плачет. Плачет Юрис, которого она никогда не видела плачущим.

— Юрис! Милый Юрис! — воскликнула она и припала к его груди, заплакав навзрыд, как ребенок. Юрис гладил ее волосы, щеки, руки, но всюду, куда он обращал свое лицо, оставались следы слез — теплая влага с соленым привкусом, ощущаемым Ольгой, когда капля скатывалась на ее губы. И ей стало так жаль сильного, всегда спокойного мужа, порыв нежности согрел сердце, она почувствовала себя его матерью, которой надо быть сильнее ребенка и найти для него слова утешения.

— Юрис, милый Юрис! — повторяла она и сама начала гладить его голову, склонившуюся теперь к ее груди. Ее глаза прозрели, она четко, необычайно четко увидела седые нити в его русых волосах и заметила, что на висках седина гуще. Неужели седина появилась лишь теперь за несколько мгновений, ведь она не замечала ее раньше? Почему она не пыталась заглянуть в сердце Юриса, не понимала, что в долгие военные годы его мучили мысли о судьбе ее и детей и он, наверное, ругал себя и проклинал, что уехал, не успев взять их с собой, или не остался защищать их.

— Милый Юрис! — повторила она еще раз и попыталась поднять его голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — Это надо перенести… Что же поделаешь? Надо перенести… — шептала она, не находя других слов, чтобы утешить его. — Соберемся с силами… Перенесем…

Эти немногие слова, теплота и сочувствие в голосе Ольги, вырвали Юриса из острых когтей отчаяния. Как же это получилось, что его, обычно утешавшего Ольгу, теперь утешала она, подавленная скорбью женщина, все это время глядевшая в свое горе, как плакучая ива в поток.

— Оля, ты… ты утешаешь меня! — заговорил он тихим, усталым голосом. — Надо перенести… Будем переносить вместе.

— Только не плачь, Юрис, — умоляла Ольга, гладя его голову. — Не будем плакать.

Но слезы текли из ее глаз, и она не могла их сдержать.

В слезах этих уже не было прежней опустошительности.

Они не стыдились своих слез, не старались их скрыть, чувствуя, что надо дать им волю, чтобы они не остались невыплаканными, не накопились бы в груди и не затвердели, как камень.

Через некоторое время открылась дверь и тихо, словно в комнату больных, вошла Мирдза. Видно было, что она опять плакала в одиночестве, не решаясь беспокоить родителей в эту тяжелую для них минуту. Но потом она вспомнила, что на столе остались два письма — краткое извещение о смерти Карлена и еще одно, более объемистое, которое она вскрыла, но не успела прочесть. Под ним была подпись — Митя. Она хотела спрятать оба письма до завтра, когда у отца и матери хотя бы немного утихнет боль, чтобы эти письма новым напоминанием не бередили родителям еще свежую рану.

— Мирдзинь, ты, наверное, уже убралась по хозяйству? — заметив ее, сказала мать таким тоном, словно провинилась перед дочерью, взвалив на нее домашние хлопоты, а сама освободилась от всего, чтобы в это время побывать на могиле Карлена.

— Я все сделала, мамочка, — ласково ответила Мирдза и медленно направилась к столу. Но когда она протянула руку за письмами, мать повернулась к ней, сразу сообразив, для чего Мирдза пришла, вспомнила, что Юрис не читал извещения, да она и сама не читала — сразу обо всем догадалась, увидев, как сильно побледнела дочь.

— Дай, Мирдзинь, пусть отец прочтет, — она протянула руку. — И зажги свет.