В гору

— Мне кажется, следовало бы начать с самодеятельности, — посоветовала Эльза. — Почти нет таких парней или девушек, которым не захотелось бы петь, играть, танцевать или как-нибудь иначе проявить себя. Разумеется, нельзя пойти и официально спросить: желаете петь, желаете декламировать? Сперва познакомься, заручись доверием, хотя бы кое-кого из них, тогда будет легче начать беседу.

На следующий день, как только Озол пришел в исполком, Ванаг сообщил ему неприятную новость. Возчик, отвозивший на заготовительный пункт в соседнюю волость масло в счет поставок, один кусок привез обратно, так как приемщики нашли, что в нем под свежим верхним слоем было не то уже заплесневевшее масло, не то творог. Об этом составили акт, а масло вернули.

— И неизвестно, кто сдал этот кусок? — спросил Озол.

— Лайвинь, конечно, не знает, — Ванаг насмешливо улыбнулся. — Но у меня такое подозрение, что он во всем потакает кулакам и старается прикрывать все их проделки.

Под впечатлением вчерашних событий, Озолом овладела злость. Куда ни глянешь — всюду приходится сталкиваться с подлостью, халатностью и просто свинством. Во время войны все было гораздо яснее, ты знал: перед тобой противник, но кругом друзья, у которых, как и у тебя, одна мысль, одно желание — скорее разбить врага. А здесь порою не знаешь, кто друг, кто враг.

«Так ли это?» — вдруг с него будто скатилась какая-то тяжесть. — «Так ли это?» — еще раз переспросил он себя и улыбнулся, вспомнив, как он вчера спорил с крестьянами и доказывал, что хорошего гораздо больше, чем плохого.

Но с Паулем Лайвинем надо говорить. Надо говорить строго, как вчера с этими волокитчиками и бюрократами. Нельзя терпеть, чтобы делом заготовок руководили преступники. Вообще от этого Лайвиня надо освободиться. Дурная слава сопутствует всей семье. Отец уже издавна известен как вор, даже несколько раз был осужден. Брата застрелили как бандита. Пауль, правда, в их темных похождениях как будто не замешан, но грязные дела отца и брата бросают тень и на него. Кто станет доверять человеку, у которого отец — вор, а брат — грабитель, и сам он к тому же враждебно относится к советскому строю, пьянствует, до сих пор не мог удержаться ни на одном месте и менял одну случайную работу на другую.

Озолу вспомнился случай, когда Ванаг принимал дела волости. Он тогда прямо-таки кипел от негодования и кричал так, что стены дрожали. А Лайвинь испуганно копался на полу в своих бумагах, но вины своей все же не признавал.

«Нет, я не стану на него кричать», — решил Озол, надевая кепку и направляясь к Лайвиню. — Сердиться можно на человека, который умеет работать, но не желает. Быть может, Лайвинь не умеет работать. А разве его кто-нибудь учил или хотя бы по-человечески побеседовал с ним, подошел к нему, как к товарищу? Ванаг тогда накричал и с тех пор разговаривает с ним только в пренебрежительном тоне. Да и сам он говорил с ним только официальным языком, с известной неприязнью, никогда не интересовался, как человек справляется с работой, в каком вращается обществе.

Озол застал Лайвиня дома. Он только что встал и еще не успел одеться.

— Удивительно, что в такую горячую пору вы так поздно спите, — начал Озол.

— Я ведь не медведь и не могу зимой выспаться на весь год, — пробурчал Лайвинь.

— У вас вчера был неприятный случай, — Озол приступил к делу, не обращая внимания на плохое настроение парня. — Вам испорченное масло подсунули.

— Разве я могу в каждый кусок влезть? — последовал ответ.

— Все-таки надо проверять. Такие вещи бросают тень на всю волость. И также на вас, — добавил Озол, не дожидаясь ответа.

Лайвинь вздрогнул, но сдержался и стоял перед Озолом, готовый к словесному поединку.

— Присядем, — предложил Озол.

— Разве в такую горячую пору есть время сидеть? — съязвил Пауль.

— Давайте уж сегодня время найдем, — спокойно ответил Озол, усевшись. — Хочется с вами поговорить.

— Если вы собираетесь меня прогнать, то скажите прямо! — вдруг вскипел Лайвинь.

— Какой вы странный! — улыбнулся Озол. — Ощетинился, словно еж. Я пришел говорить не об увольнении. Хочу, чтобы вы начали работать по-настоящему, по-советски.

— Работаю, как умею, — отрезал Лайвинь.

— Но вы могли бы работать лучше, — быстро добавил Озол и, не давая Лайвиню снова бросить какую-нибудь колкость, продолжал: — Вы молодой человек, и у вас есть все возможности добиться в жизни достойного места. Надо лишь захотеть.

— Одного хотенья мало, — Лайвинь безнадежно махнул рукой.

— Если вам нужна помощь, то можете рассчитывать на меня, — просто сказал Озол.

Лайвинь недоверчиво посмотрел на парторга, затем на его лице мелькнуло нечто вроде надежды, которую опять сменило выражение отчаяния.

— Скажите, что вам больше всего мешает в вашей жизни и работе? — спросил Озол.

Лайвинь долго молчал, низко опустив голову.

— Что мне мешает? — заговорил он наконец, — Да, что мне мешает? Почему вы спрашиваете? Вы ведь не чужой в этих краях.

— Я хочу, чтобы вы были со мной откровенны, — объяснил Озол.

— Вы хотите… Ну, ладно, если вы хотите, я скажу. Кто я? Сын вора и брат бандита, — голос Лайвиня оборвался.