В гору

«Приветствую тебя, Мирдза!

Приходится уезжать раньше, чем думал. Поэтому не успел проститься. Но нужно ли прощаться, когда нас разделяет небольшое расстояние — от Латвии до Москвы три часа полета. Уезжаю с двойственным чувством. Я счастлив, что наконец смогу систематически учиться, вся культура большой столицы откроет мне свои двери. С другой стороны, жаль оставлять начатую работу, которая именно теперь, после войны, развернулась во всю ширь. Как хочется, чтобы на долю всех вас — комсомольцев выпали такие же богатые впечатлениями годы, какие предстоят мне. Чего я желаю тебе, Мирдза? Кончай курс средней школы, научись в совершенстве русскому языку, и я думаю, что сумею тебе помочь попасть в ту школу, в которую посчастливилось поступить мне. Разреши в будущем делиться с тобою впечатлениями об учебе и жизни в Москве, это, быть может, в какой-то мере пригодится тебе. Жму твою руку.

Валдис».

Это было все. Но Мирдза и не ждала большего, в этих немногих строках она чувствовала Упмалиса, Валдиса, как он подписался. Сколько теплоты излучала эта подпись. В этой подписи она видела Валдиса с его неутомимым стремлением постичь как можно больше, работать без устали, увлекать за собой людей.

Ни тысяча километров, отделяющая теперь его, ни три года, которые он проведет вдалеке, не помешают ему быть здесь, рядом. Он протянет дружескую руку через любое расстояние. Мирдзе больше ничего не надо, лишь бы не испытывать грусти и одиночества, мешающих жить.

С такими чувствами она оставила комнатку и вышла к гостям, стекающимся в новый Народный дом. Она знала почти всех. То были лучшие люди волости, так как вечера не посещают кулаки, вроде Густа Дудума и Думиня, — они готовы заткнуть уши, только бы не слышать, что Советское государство существует уже двадцать девять лет, выдержало все военные бури, выйдя из них еще более сплоченным и могучим.

Вот вошел какой-то мужчина, а с ним юноша в форме школы ФЗО, с комсомольским значком на груди. Мирдзе они показались знакомыми, но все же она не могла сразу припомнить, где их видела. Юноша узнал ее, поклонился, ожидая, что Мирдза подаст ему руку.

— Видно, загордилась! — улыбнулся он, и Мирдза вспомнила — то Арнольд Сурум, друг Карлена; когда-то она вместе с обоими мальчиками забиралась в сад Сурума за румяными и вкусными яблоками.

— Арнис! Вот уж не узнала! — воскликнула Мирдза. — В форме, и такой большой! Да еще комсомолец! Простите, — ведь это дядюшка Сурум.

— Он самый! — Сурум потряс ее руку. — Не стало у меня яблоневого сада, так ко мне никто и в гости не ездит, — шутливо упрекнул он.

— Я забыла, когда в последний раз у кого-нибудь была в гостях, — оправдывалась Мирдза.

Подошла мать Мирдзы, и ей тоже почти заново надо было знакомиться с Сурумами.

— Ты постарел, Сурум, как и я, — заметила Ольга.

— Так на белом свете устроено, что молодеют только молодые, — Сурум кивнул на Мирдзу и Арнольда, — а мы, старики, все стареем.

— «Со старым сердцем нынче стыдно жить», — напомнила Мирдза строчку из стихотворения Судрабкална. — Не так ли, Арнольд? Как ты себя чувствуешь? Все еще тоскуешь по естествознанию?

— Даже очень хорошо, что я попал в электротехническую школу, — сказал он не без гордости.

Вошли городские гости, а с ними Озол и Ванаг. Озол тепло поздоровался с Сурумом и справился, как теперь идут дела в волости.

— Снял ты с наших плеч тяжесть, — ответил Сурум, — новые люди стали управлять, совсем по-другому все обернулось.

Озол познакомил Сурума с Рендниеком, которому раньше рассказывал о недовольном родственнике.

— Мы почти все совсем не против нового, товарищ Рендниек, — свободно заговорил Сурум с секретарем. — Если с нами разумно потолковать — вот как этой осенью новые руководители, то сдали и по норме и сверх нормы. А в прошлом году на нас только покрикивали да приказывали — так можно из любого крестьянина врага сделать. Конечно, есть еще среди нас всякие люди. На некоторых соседей прямо досада: в хлеву три нерегистрированных коровы стоят, а хозяева ходят да стонут — от одной зарегистрированной не хотят молока сдавать.

— Приятно слышать, что в вашей волости произошли перемены к лучшему, — порадовался Рендниек.